class="p">холодильника бутылку вина и равнодушно предложил:

– Ну, выкладывай…

Бояркин сразу напрямик сказал главное и начал сбивчиво докладывать о выгодах

самообразования, о скудности институтской жизни для созревания личности…

– Ну, хватит, – прервал его дядя, – ты мне мозги не пудри – они у меня и так того…

Скажи прямо – в чем дело?

– Если прямо, – сказал Бояркин, спохватившись, что напрасно заехал он в высшие

материи, – то надоело мне, такому лбу, жить несерьезно, с родителей тянуть. Пора на ноги

становиться… Да и к чему эта учеба? Ты же знаешь, кто сколько получает. К вам я ненадолго

– пока не устроюсь на работу и не выпрошу место в общежитии.

– Да ничего, оставайся, теперь не стеснишь, – задумчиво сказал дядя, автоматически

принимая новое, подходящее ему объяснение.

Ничто его особенно не удивило. Он спокойно посоветовал, как лучше успокоить

родителей, где выгоднее работать, чтобы скорее получить квартиру.

– Или вот еще вариант, – сказал дядя, на минуту оживившись, – тут соседка одна… Год

как вселилась. Чуть тебя постарше. Работает учительницей. Красавица! Познакомься…

Квартира, правда, однокомнатная, но не общежитие же…

– В этом подъезде только одна такая квартира, – вспомнил Николай, – Но когда я

учился в ГПТУ, то в ней жил дядя Федя. А он сейчас где?

– А-а, так ты и не знал… На кладбище теперь дядя Федя. Сгорел от водки…

– От водки! Вот так-так. Да он же капли не брал…

Некоторое время сидели молча.

– А ведь какой мужик был, – добавил Николай. – Нет, не могу поверить. Как-то уж

совсем нелогично. Неужели так бывает?

– Да бывает, видно, – сказал дядя. – Вот и у нас с Анной… Тоже, как ты говоришь,

нелогично… Ушла она к какому-то командированному. Вот так… Андрюшку к своей матери

увезла.

Дядя опустил голову, сжался, словно прищемил внутри себя что-то острое.

– Эх, да мне Андрюшку больше всего жалко-то, – добавил он. – Приеду обедать, а он

залезет в кабину и пыхтит там чего-то, тарахтит, рычаги дергает…

У дяди в голосе что-то оборвалось, и он отвернулся.

– И ничего уже не сделаешь? – спросил племянник.

– Ничего… А чего еще?

Дядя сидел в одной майке. Его фигура с выпирающими буграми, была в этот раз

осевшей, расслабленной. Никита Артемьевич вертел пальцами тяжелую вилку, которая вдруг,

вывернувшись, с резким звоном упала на край тарелки. Дядя вздрогнул и, мгновенно

взбесившись, выскочил из кухни. Почти тут же он вернулся в накинутой "олимпийке" и с

хрустом застегнул замок-молнию.

– Хватит нюнить! – резко бросил он. – Я знаю, где они устроились. Еду, забираю – и

весь разговор!

Поехал и Николай. Опасаясь милиции из-за запаха вина, дядя вел машину по каким-то

закоулкам, и Бояркин потерял направление.

– Не пойму бабу, – говорил Никита Артемьевич.– Ты же знаешь, какая она с виду. За

меня вышла в тридцать шесть и до этого никого не имела. Говорит, не любила никого. А я,

главное, почему обратил на нее внимание-то. Ты представляешь, что значит, работать

диспетчером среди шоферов, когда каждый мужик норовит похлопать, да погладить или

сказать что-нибудь почудней, Но от нее все как орехи отскакивали. Был у нее какой-то свой

женский авторитет. Интересно, чем же этот-то орел ее мог приманить? Видно, ловкач…

Асфальт кончился, машину затрясло на ямах. Фары освещали темные кюветы,

палисадники, скамейки. Наконец, остановились возле маленького домика, половина которого

утопала в больших кустах, словно в шапке, съехавшей на одно ухо.

– Вот оно, гнездышко, – с каким-то злым привкусом произнес Никита Артемьевич.

Он поднялся на крыльцо и подергал дверь. В сенцах вспыхнул свет.

– Кто там? – тревожно спросил женский голос.

– Этот, твой-то, здесь? – спросил Никита Артемьевич, прокашливаясь.

За дверью шепотом заспорили, кто-то кого-то пытался оттеснить. Потом дверь

распахнулась, и вышел высокий, худой мужчина с большим мясистым носом, с частой

проседью в зачесанных назад волосах – по виду из таких, которые при благоприятных

условиях берут глоткой. Вышел он в одной майке, картинно напружинившись. За ним стояла

красавица Анна в уютном домашнем халате. Никита Артемьевич смотрел на мужчину со

злой усмешкой.

– Отойдем-ка, петух, – предложил он, кивнув в темноту.

– Не тронь его! – закричала Анна, распихивая обоих. – Если тронешь – сразу посажу.

Расскажу кое-что про твою машину. .

– Не трону, – пообещал Никита Артемьевич. – Спрошу кое о чем.

Оставив Анну на крыльце, они сошли вниз. Мужик, почему-то сникший сразу же как

только его назвали "петухом", привык теперь к темноте, рассмотрел квадратного соперника и

вовсе плечи опустил.

– У тебя дети есть? – тихо спросил его Никита Артемьевич.

– Двое. Я командированный, – еще тише ответил тот, пытаясь казаться свойским, –

через полтора месяца уеду…

– Ты детей своих любишь?

– Ну, разумеется. Особенно младшего. Вот скоро поеду…

– Значит, любишь детей… А я ведь тоже. Ты понимаешь это? Я спрашиваю, до тебя все

доходит? У нас ведь ребенок.

– Так я же ее не манил, – шепотом, словно по секрету сообщил командированный. –

Она сама ко мне…

– Та-ак! – придвигаясь, выдохнул Никита Артемьевич. – Ловко.

– Толя! – вскрикнула на крыльце Анна и тут же оказалась между ними.

Никита Артемьевич взглянул в знакомое, родное лицо жены, которая почему-то

защищала другого, и медленно повернулся спиной. В полуобороте он чуть замедлился, и

Бояркин, стоящий рядом, но никем не замеченный в темноте, еще надеялся увидеть

знаменитый, сокрушающий дядин удар. Но ничего не произошло.

Возвращались молча и лишь поставив "Волгу" в гараж, Никита Артемьевич

заговорил.

– Про машину-то она сказала… Денег тогда не хватало, а люди, дураки, на коврах

чокнулись. Ну и пришлось спекульнуть пару раз. Э, да такими преступниками пруд пруди…

Не могу понять, люблю я ее или что? Привык как-то. Теперь кажется, что люблю. Но ведь

так, как она, тоже нельзя…

Никита Артемьевич не спал почти всю ночь, а утром, в воскресенье вместе с

племянником снова поехал к Анне.

В дом вошли оба. Комната, видимо, была снята вместе со старомодной мебелью.

Гудела стиральная машина. Пахло мылом и мокрым бельем.

– Опять приехал! – почти с ненавистью сказала Анна, подняв от оцинкованной ванны

распаренное лицо с мокрыми, свисающими прядями. – Неужели тебе ничего не понятно?

Командированный, лежащий с журналом в спальне, как бы нехотя поднялся и с дутым

достоинством начал разглаживать покрывало.

– Возвращайся, очень тебя прошу, – сказал Никита Артемьевич жене.

– Нет!

– Почему?

– Потому что не люблю тебя.

– А раньше любила?

– Думала, что любила. А теперь поняла, что не люблю.