Михайлов чувствовал, что враг им попался матерый, очень хорошо подготовленный, с недюжинным характером. Такого на испуг не взять, нужны веские серьезные аргументы для предстоящего разговора. Осталось только отыскать их. На несколько дней Кумачева можно запереть в каменном мешке без окон, где он не будет слышать даже звука. Пропадает чувство времени, и один день абсолютного безмолвия воспринимается как прожитая неделя.

Нередко такая методика срабатывает – на заключенного, просидевшего в одиночке длительное время, порой нападет небывалое красноречие, и он, опасаясь самого худшего, выкладывает всю накипь на душе и рассказывает обо всем, что ему известно.

– А теперь в машину его! Подбросишь меня до управления, – сказал полковник водителю. – А его в следственный изолятор. Пусть посидит, подумает. Хотя я бы посоветовал поторопиться с ответом, времени у него немного… Сержант Купцов остается за старшего.

– Есть, товарищ полковник, – охотно откликнулся сержант. – Никуда он от нас не денется.

Вернувшись в управление, Михайлов вызвал секретаря и, положив на стол фотоснимок, сказал:

– Вот что, Игорь, сделай запрос в Винницу. Пусть поищут эту женщину с фотографии. Если что накопают, пусть перешлют мне немедленно!

Глава 13

Откровения связника

Автомобиль въехал во двор тюрьмы. Позади грохнули металлом тяжелые ворота. Дюжий сержант ловко выскочил из салона и поторопил поотставшего шпиона:

– Вылезай по-шустрому! – Неуклюже, упираясь связанными руками в спинки кресел, старшина Кумачев выбрался из машины. – Теперь он ваш, – предупредил сержант вышедших из здания тюрьмы надзирателей: оба белобрысые и в конопушках, будто бы однояйцевые близнецы. – Поместите его в одиночку. Распоряжение полковника Михайлова.

– Мы в курсе, нам уже звонили, – ответил тот, что был поближе, и, посмотрев на Кумачева, скомандовал: – Пошел вперед!

Арестованный шел между двух надзирателей. На широком лице прежнее равнодушие. Провели по длинному мрачноватому коридору, затем свернули в крыло, где находились камеры для заключенных. Массивные двери камер, укрепленные толстыми металлическими пластинами, в силу каких-то соображений или, может быть, отдавая дань некой тюремной моде, были покрашены в различные цвета, выглядевшие на неровно отштукатуренной стенной поверхности неряшливыми прямоугольными заплатками.

Остановились у серой двери, перемазанной грубоватыми небрежными мазками.

– Лицом к стене, – сказал надзиратель, шедший впереди.

Старшина повернулся. Надзиратель развязал с его запястий кожаный ремешок, а затем вытащил из кармана длинный ключ со многими насечками на язычке и, вставив его в замочную скважину, дважды крутанул.

Потянул на себя тяжелую дверь, неохотно повернувшуюся, и скомандовал.

– Шагай в камеру!

Старшина перешагнул через порожек и зашел в темный каменный мешок, дохнувший застоявшейся плотной сыростью. Дверь позади злорадно громыхнула, запечатывая в узком пространстве узника. Теперь уже не выберешься. Под самым потолком едва тлела лампочка, тускло освещая стены, сложенные из белого камня. Такие не прошибешь! В углу шконка, сваренная из грубых шероховатых металлических труб. Поверх нее валялось какое-то ветхое замасленное тряпье, видно, служившее постелью. Что ж, придется здесь как-то перекантоваться.

* * *

Кумачев открыл глаза. Скорее всего, уже наступило утро. Через пару часов должны принести завтрак. Странное дело, но в следственном изоляторе в первые два дня на него буквально напал жор. Видно, таким противоестественным образом организм отреагировал на стрессовую ситуацию. Потом как-то понемногу улеглось, и он с удивлением думал о том, как он мог есть с аппетитом такую бурду.

Пошел уже шестой день ожидания. О нем напрочь забыли. Для такого серьезного ведомства, как государственная безопасность, это было более чем странно. Неожиданно кормушка приоткрылась и чей-то негромкий голос произнес:

– Тебе привет от Филина.

Это были первые звуки, что он услышал за прошедшие дни. Приблизившись, старшина спросил:

– Что он сказал?

– Дождитесь завтрашнего дня. После того как съешь свою пайку, просись на допрос, а там тебя вытащат.

Рассмотреть говорившего ему не удалось, надзиратель стоял немного в стороне, пряча от узника лицо. Видно, Филин и в самом деле очень влиятельное лицо в Станиславской области, если даже в следственном изоляторе у него имеются свои люди.

– Каким образом?

– На допрос тебя будут перевозить из здания тюрьмы в управление Смерш, – говорил незнакомец уверенным металлическим голосом. – По дороге тебя отобьют у охраны. Когда услышишь стрельбу, ложись на пол, чтобы пулей не зацепило. Мало ли чего…

Ответить Кумачев не успел – кормушка аккуратно и с тихим стуком закрылась.

* * *

Приблизительно часа через два Кумачев различил приглушенные звуки тележки, подкатившей к двери. Амбразура распахнулась, и надзиратель без слов протянул алюминиевую тарелку с чем-то желеобразным и теплым, Кумачев отнес ее к небольшому привинченному столику, стоявшему в углу камеры. Съел без всякого аппетита. А как же еще может быть иначе?

Поднявшись, постучал в дверь.

– Открывай, начальник, разговор имеется.

Из-за двери послышался недовольный голос:

– Чего ты хотел?

– Поговорить мне нужно с вашим главным. С полковником.

– Скажи мне, я передам, – отвечал из-за двери надзиратель.

– Скажи ему… Что я все расскажу.

– Жди, – через непродолжительную паузу ответил надзиратель, хлопнув дверцей.

С души отлегло, сделал все, что требовалось. То, что произойдет в дальнейшем, от него уже не зависело. Там уже как карта ляжет. Кумачев присел на шконку и ощутил невероятно сильный голод. Оставшейся корочкой хлеба подобрал в тарелке остатки еды и с аппетитом съел.

Вскоре за дверью послышались тяжелые шаги, остановившиеся прямо у порога камеры, а потом в замке громко заскрежетал язычок замка, и металлическая дверь открылась. В проеме предстал прежний рослый надзиратель и скомандовал:

– На выход.

Старшина, скрестив за спиной руки, вышел в коридор.

– Лицом к стене.

Он ткнулся лбом в шероховатый серый камень, ощутив кожей его многовековую неиссякаемую прохладу. Так же по команде, сложив руки за спиной, в сопровождении надзирателя затопал по длинному коридору, показавшемуся ему в этот раз темнее прежнего. Тусклый угнетающий свет, падавший на стену, делал ее более рельефной, и даже небольшие ямки виделись настоящими провалами.

Миновали одну дверь, прощально хлопнувшую за спиной металлом; вторую, проводившую дребезжащим грохотом; спустились на две ступени вниз и вынырнули на солнечный свет во внутренний двор тюрьмы. У самых ворот под присмотром двух караульных стоял автозак. Надзиратель широко распахнул дверь грузовика и громко распорядился:

– Пошел вперед!

Под присмотром бдительных надзирателей Кумачев поднялся по металлической лестнице, слегка покачивающейся при каждом шаге. Едва запнулся носком за последнюю ступеньку и, сохраняя равновесие, ступил в металлический крытый кузов автозака.

Громко стукнула закрываемая дверь, ударив по барабанным перепонкам дребезжащим эхом, и машина после поворота ключа задребезжала лихорадочной дрожью, а потом, шумно пыхнув вонючей черной гарью, завелась.

– Открывай ворота, – раздался голос сопровождающего, сидевшего в кабине грузовика.

Послышался скрежет отворяемых ворот, грузовик, дернувшись, покатил за