друга: потерянных, недоуменных, испуганных, обозленных. Разных! Но всех их объединяла усталость. У одних она просматривалась во всем облике; у других была глубоко запрятана и распознавалась лишь по глазам, по подавленному настроению и подчас в полнейшем равнодушии к собственной судьбе.

В этой, казалось бы, одинаковой, совершенно непримечательной серой солдатской массе встречались люди, которые выглядели побойчее, смотрелись посвежее, в них колюче проглядывала какая-то спокойная уверенность, совершенно не свойственная бойцам конца лета сорок первого года.

Михайлов проверил документы у одного из них, добродушного коренастого сержанта. В «Красноармейской книжке» присутствовали все печати, подписи, сопутствующие записи о месте службы. Вот только в документе наличествовала одна особенность – листы «Красноармейской книжки» были из плотной бумаги. Михайлов приказал задержать подозрительного бойца и передать в Особый отдел. А позже выяснилось, что задержанный сержант оказался диверсантом, выпускником Варшавской абверовской школы, которому было дано задание примкнуть к колонне солдат, вышедших из окружения, и через запасной полк попасть в действующую тыловую часть.

Обстоятельно допросив диверсанта, его показательно расстреляли перед строем.

Потом таких встреч было много. В серой запыленной колонне солдат Михайлов всегда безошибочно узнавал немецкого шпиона. На удивленные вопросы коллег, как это ему удается не ошибаться, коротко объяснял:

– Стараюсь быть внимательным.

Как растолковать практически необъяснимое, Михайлов не знал. Враг смотрит иначе, чем красноармеец; ходит по-другому; говорит не так. Даже запах пота у него какой-то другой. Враждебный, что ли…

Что же в этом старшине было неправильно? И тотчас понял – он не посмотрел на машину, ехавшую ему навстречу, взирал далеко вперед, как если бы ему было неинтересно, кто в ней находится. Такое поведение для пехотинца очень нетипично. Конечно, в излишней любопытности пехоту обвинить сложно, но вряд ли отыщется боец, который не посмотрит на проходящую мимо машину. Всегда присутствует личный интерес – а вдруг среди проезжающих отыщется добрая душа, которая, сжалившись, подкинет его до пункта назначения. Ноги-то не казенные! А этот старшина топал по дороге с таким настроением, как будто бы не было большей радости в жизни, чем протопать двадцать верст.

– Вернись и остановись рядом с этим старшиной, – приказал полковник. И несколько строже, повернувшись в пол-оборота к автоматчикам, напряженно сидевшим на заднем сиденье, добавил: – Будьте внимательнее! Что-то не нравится он мне.

– Есть, товарищ полковник, – за двоих ответил сержант.

Развернувшись, легковушка остановилась в нескольких шагах от старшины, который, не сбавляя шага, топал прямо на них: ни суетливости, ни опасливого взгляда, ровным счетом ничего такого, что могло бы насторожить опытного чекиста.

Полковник Михайлов вышел из салона вместе с автоматчиками. Приближаясь, старшина козырнул, как это может сделать только боец, прошедший фронт – без угодливости, отдавая должное лишь тяжелым погонам, – и шагнул дальше. На какое-то мгновение полковника Михайлова охватило сомнение: «Может, все-таки ошибся?»

– Товарищ старшина, покажите ваши документы, – потребовал Михайлов.

Старшина остановился и, слегка распрямившись, посмотрел на полковника, а потом перевел взгляд на автоматчиков, снявших с плеч оружие.

Едва улыбнувшись, вполне добродушно произнес:

– Что за честь! Не каждый день меня останавливает цельный полковник с автоматчиками для проверки документов.

И язык острый. Ничего не боится!

Старшина расстегнул накладной карман гимнастерки, выудил из него двумя пальцами «Красноармейскую книжку» и протянул ее полковнику. Алексей Никифорович не сразу взял предложенный документ, пытливо всматривался в скуластое добродушное лицо старшины. Взгляд у него оставался холодным, а сам он излучал уверенность, каковая наблюдается у людей, много повидавших. В темно-серых глазах пасмурный грозовой блеск потускневшего свинца. Михайлов вытянул из ладони старшины «Красноармейскую книжку» и тщательно пролистал.

«Книжка» была новенькая, хотя по записям в ней старшина получил ее два года назад. Для фронтовых условий это достаточно внушительный срок. Боец обязан держать ее всегда при себе как удостоверение личности. Пропитанная потом, перепачканная порохом и табаком, порой со следами крови, она уже через несколько недель выглядит весьма потрепанной, в его же случае весьма свеженькая, будто бы получена на прошлой неделе. Гимнастерка тоже не старая, даже выцвести не успела.

– Где воевал? – равнодушно поинтересовался Михайлов.

Вывод был сделан, как поступать дальше, он уже знал. Но хотелось удостовериться окончательно, увидеть какие-то перемены на суровом лице старшины, посмотреть, как он занервничает. Но тот стоял привычно прямо, терпеливо дожидаясь, пока полковник пролистает документ, удовлетворит свое любопытство и вернет «Красноармейскую книжку» законному владельцу.

– Призвался в сорок первом в августе, в тринадцатую армию генерал-майора Голубева. С Брянска под натиском второй танковой армии Гудериана отошли на восток. В начале октября был ранен в правое бедро, три месяца пролежал в госпитале. После излечения был направлен на Закавказский фронт. Затем переведен в Резервный. Пробыл там до конца марта сорок третьего. Далее Резервный фронт переформировали в Курский. И в тридцать восьмой армии Курского фронта…

Старшина говорил четко, выделяя каждое слово, без запинки, как хорошо выученный урок. В его поведении и словах чувствовался немалая фронтовая выучка.

– Почему у тебя книжка не сорок первого года?

– Когда был ранен во второй раз и лежал без сознания, «Красноармейская книжка» была утеряна.

– Откуда сейчас идешь? – слегка нахмурившись, спросил Михайлов.

Может, все-таки ошибся? Чего только на фронте не бывает! И «книжки» теряются, и обмундирование на складах годами лежит, так что потом выглядит как новенькое.

– На Первом Украинском был ранен под Чортковым. После излечения направляюсь в запасной полк для дальнейшего прохождения службы.

– Где располагается запасной полк?

– Село Сокуры, – и тотчас добавил: – Так написано в предписании. Где-то рядом со Станиславом… Точнее сказать не могу, просто не знаю. Мне до него еще нужно добраться.

– Покажи предписание, – потребовал полковник Михайлов, упрятав «Красноармейскую книжку» в накладной карман кителя. Старшина лишь неодобрительно поджал губы, но неудовольствия не выразил. С кем не бывает? Вот сейчас разберутся и вернут документы законному владельцу.

– Не положено, товарищ полковник.

– Что значит не положено? – угрожающе спросил Михайлов.

– Мобилизационное предписание должно оставаться при мне. Именно так написано в предписании.

– Сержант, обыскать его!

– Не трудитесь. Сейчас покажу.

Старшина аккуратно достал из нагрудного кармана предписание, затертое на сгибах, и протянул его полковнику. Алексей Никифорович развернул и стал читать.

«Мобилизационное предписание

Военнообязанному гражданину С.С.С.Р Кумачеву Кириллу Алексеевичу.

Вы предписаны в 47 запасной полк 13 армии Первого Украинского фронта.

Вы обязаны явиться 10 августа 1944 г. в 8 утра по адресу Станиславская область село Сокуры.

За опоздание или неявку Вы несете ответственность по Закону Военного Времени.

При явке с собой иметь документы и вещи, указанные на обороте.

Настоящее предписание бережно хранить при «Красноармейской книжке».

Передавать или разглашать Мобилизационное предписание кому бы то ни было воспрещается.

Начальник приписного