может быть. Все это не со мной! Это же не я издаю эти страшные булькающие звуки? Неправда! Просыпайся, Соня, давай! Это просто кошмар!

Но нет, кровь не останавливалась, и я вовсе не спала, а умирала.

Сквозь пелену тумана перед глазами я заметила мелькнувшую тень. И в следующее мгновение раздался вопль Элроя. В нем было смешано и удивление, и боль, и страх. Кажется, плоть его рвалась, но, возможно, мне просто чудилось. Может он умирал в моем сне?

Красное марево почти затопило мое сознание, но чьи-то хлопки по щекам и встревоженный голос заставили меня вернуться и открыть глаза.

На лице босса я впервые увидела тень страха, которая быстро сменилась твердой уверенностью и решительностью. На мгновение в моих глазах вновь потемнело. К моим губам что-то прикоснулось, и я с трудом заставила себя разлепить веки. Он что-то говорил, прижимая к моему рту свое запястье. Но я не слышала.

Пить? Он хочет, чтобы я пила, но что я должна пить?

Сознание вновь уплывало. Тогда он отнял от моего рта свою руку, и я заметила, что она разодрана. Йоан вновь ногтями впился в свое запястье и, надавив, позволил собственной крови течь.

— Пей, черт тебя дери, — четко прочитала я по его губам.

Но я уже не могла глотать. Все онемело, и тело больше не принадлежало мне, только, благодаря собственному упрямству, я все еще оставалась здесь. Он понял это и вновь принялся терзать свою руку уже на локтевом сгибе, разрывая бледную кожу.

Мне хотелось сказать, что уже поздно, что старушка с косой уже дышит мне в затылок. Чудом будет даже еще одна минута в этом мире.

— Йоан, я устала. Посплю немного, — в мыслях сказала я ему.

Он будто услышал и, с огромным отчаянием в глазах, уставился на меня. Опять это расплывчатое движение и в следующее мгновение, повернув мое лицо вверх, он прижался ко мне губами, чем-то заполняя мой рот. Я с трудом разобрала вкус его крови. Такой странный. Но все было уже бесполезно.

Я уже не видела, как он отстранился, не чувствовала его рядом и просто уснула.

Вот так, за день до Хэллоуина, в возрасте двадцати пяти лет скончалась я, Соня Джин Мэйер. Дочь Джин и Карла Мэйер, сестра Энни. Уроженка Реддинга и истинная калифорнийская женщина, влюбленная в океан, солнце и вкусную еду.

Нет в мире такой силы, что способна вернуть из мертвых. Никто, даже первородный, не может отобрать твою душу у смерти. Итог от опасной прогулки почти всегда один. И я не исключение.

Ничто и нигде. Ни тьмы, ни света, ни звуков, ни запахов, ничего. Мир позабыт, все оставлено позади, там за чертой смерти, которая уже не волнует и не страшит. Нет тела, нет мыслей. Ангелы не пели, встречая меня, не видела я и счастливых райских садов, так же как и адское пламя, коим пугают живых, не лизало мне пятки, никто не кидал меня в котлы. Трудно описать словами то, что я чувствую. Даже нет, не так. То, что я не чувствую. Ни одному живому человеку не под силу это понять. И все мои описания здесь абсолютно бессмысленны. У меня даже нет сознания. Кажется, что я знаю все и ничего одновременно. Это длится уже вечность, не меньше. Одно я знаю точно — я мертва. Воспоминаний о смерти у меня нет, равно как я не помню и свою жизнь. Есть лишь здесь и сейчас.

Ни усталости, ни голода, ни желаний. Прекрасное спокойствие.

И вдруг, спустя вечность смерти, на меня накатывает волна боли. Такая мощная, что хочется кричать. Но ведь я не могу. Я мертва. Меня снедает невиданное доселе чувство. Острая резь раздирает все мои несуществующие жилы. Несуществующие кости ломит от жара и жажды.

Жажды чего?

Постойте! Это все как-то неправильно! Спокойствие и незнание мне нравились больше чем это. Верните все, как было!

Но что это? Я чувствую что-то еще. Оно теплыми ручейками разливается во мне, наполняя каждую клеточку силой. У меня есть тело. Это я понимаю спустя какое-то время. Не знаю, должно ли быть так.

В голову врывается противный белый шум, словно кто-то включил радио мимо волны. Затем появляется свет. Теперь мне интересно, что может таиться за той стеной белого сияния, прожигающего мне глаза. Мне все еще хочется вернуться в то спокойное «ничто», но любопытство берет верх. И я плыву/иду/лечу к свету, сгорая в нем.

Собственный крик чуть не оглушает меня. Я резко сажусь, часто дыша, будто только что очнулась от кошмара. Вспоминаю последнее видение в своей жизни, и судорожно хватаюсь за горло, ощупывая его. Ничего. Долго и не веря, мои пальцы скользят по коже в поисках смертельной раны, но тщетно. Губы вытягиваются в облегченной улыбке. Неужели все это было просто сном? Какое облегчение!

Я кое-что чувствую у себя во рту, что-то чужеродное, как бы странно это не звучало. И замираю, когда касаюсь языком острых клыков. Моих охрененно больших клыков!

Неужели…?

Оглядываюсь. Место, где я оказалась, мне абсолютно не знакомо. Небольшое помещение без окон, с каменными стенами и массивной металлической дверью. Один источник света — лампа на другой стороне подвала (иначе это место не назвать). А под ней на узкой кровати, в окружении нескольких датчиков лежит он. Тот самый старик, на которого три года назад напал сумасшедший младший братец Джеймса Элроя. Худой, с истонченной кожей, испещренной сетью глубоких морщин. Они покрывают все его вытянутое лицо с мясистым носом и высоким лбом. Тощие руки с крючковатыми пальцами, покрытые темными пятнами, лежат поверх светлого покрывала с замысловатым узором.

Между нами метров пять или шесть, но я четко вижу каждую его морщинку, каждый седой волосок на его голове, как расширяются ноздри при выдохе. Он смотрит на меня бесцветными, водянистыми глазами и чего-то ждет.

Мучительно болезненный спазм сжимает мои внутренности, во мне рождается та же сухая ломота, что я чувствовала в тот момент, пока была мертва. И источником моих мучений является ни кто иной, как этот старик.

Он и я знаем это. Стоит мне только подумать, как я уже стою рядом с его кроватью. Сомнений не осталось — я стала бессмертной.

— С доброй ночью, девочка, — губы мужчины неожиданно вытянулись в улыбке. — Прости, что не могу поприветствовать тебя стоя. Я — Бенджамин, если угодно, зови меня Бен.

Он говорит сипло и очень слабо, но каждое его слово четко долетает до моих ушей.

Я