— Он решил, что вы ему устроите головомойку, и выложил то, что, по его мнению, тебе хотелось услышать, — продолжил сержант.

— В таком случае я на самом деле устрою ему головомойку, — отозвался напарник.

— Делаю вид, будто ты ничего не говорил.

— Откуда он мог знать, что я хотел от него услышать? Я не упоминал ни о каком грузовике, тем более с четырьмя розами на борту.

— Розы для большей реалистичности, — нашелся Рик.

Последнее слово было для меня совершенно новым и звучало очень неприятно.

— В каком смысле?

— Удивляюсь твоей серости…

— Кончай треп, — прервал его Берни.

Сержант рассмеялся.

— Ты, как я понимаю, накачал его виски. Какой это был сорт? «Джек Дэниелс»?

— Что значит «накачал»? Мы по-дружески выпили.

— И твой свидетель, явно стараясь к тебе подольститься, начал придумывать детали и вспомнил еще один сорт виски.

— «Четыре розы»?

— С сообразиловкой у тебя порядок. Но кажется, я тебе об этом уже говорил.

* * *

На следующий день — или это было через день, а может быть, и в тот же самый — мы остановились на парковке напротив кладбищенских ворот, оставив «порше» в стороне от других машин. Ворота оказались открытыми, но мы в них не вошли. На кладбище происходили похороны — мы заметили там людей в темной одежде. Берни старается держаться подальше от тех мест, где хоронят людей, хотя при его работе это не просто. О кладбищах могу сказать одно: для меня они, наверное, пахнут иначе, чем для вас. В небе широкими кругами летала большая черная птица, но никто, кроме меня, ее не видел. Признаю, у меня пунктик насчет птиц. Злобные твари. Я имею в виду не только ту, что с явно нехорошей целью гналась по пустыне за мной и за декоративной собачкой Принцессой. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз. А пунктик мой такой — я все время спрашиваю себя: неужели и я озлобился бы, как они, если бы целыми днями парил в ярком голубом небе? Вот мой вопрос.

Постояв немного, люди стали расходиться и рассаживаться по машинам. Кое-кого я узнал: Попо, полковника Драммонда, Фил и других, которых видел возле цирка. Они уезжали на машинах, а мы продолжали ждать, пока из ворот не вышел Олли Филипофф. Он направился к стоявшему в углу парковки мотоциклу, снял пиджак, галстук, рубашку, все свернул и положил в седельный ящик. Коротышка, а с такими бугристыми мускулами. Затем достал из сумки майку, надел и аккуратно закатал рукава, чтобы бугры мускулов остались на виду.

— А ведь, наверное, есть человек, который любит этого Олли, — заметил Берни. Я хотел узнать кто, но напарник не сказал.

Мы направились к нему. Циркач уже перекидывал ногу через седло мотоцикла, когда заметил нас. Он немного помедлил и опустился на сиденье.

— Есть минутка? — спросил его Берни.

— По правде говоря, я очень спешу, — ответил циркач.

— Правда? Это для разнообразия хорошо…

— Что? — не понял Олли.

Напарник улыбнулся одними губами — скорее не улыбнулся, а оскалился.

— Крутой мотоцикл. — Он положил ладонь на руль.

Циркач посмотрел на его руку. Ему не понравилось, что его мотоцикл трогают, — это было очевидно, но он сказал только:

— Да. Спасибо.

— Вот приехал выразить соболезнование, — продолжил Берни.

— По поводу чего?

— По поводу недавней утраты цирка.

— И что это за утрата?

— Ури Делит. Если только я попал на те самые похороны.

— На те самые. Перекинулся парень.

— Что ж, можно выразиться и так.

— Как говорится, в мир иной, — добавил Олли.

— И как вы к этому относитесь?

— К миру иному?

— К чему же еще?

Циркач на мгновение зажмурился. Некоторые типы, когда мы на них наседаем, жмурятся, если им требуется подумать.

— Не знаю. — Он открыл глаза. — А ад тоже есть? Или только небеса?

Берни снова улыбнулся, но на этот раз улыбка говорила, что ему весело.

— А вдруг существует только ад? Вдумайтесь в это, Олли.

— Черт! Неужели такое возможно?

— Зависит от точки зрения на окружающее, если, конечно, таковая имеется. — Циркач стал озираться, как поступают люди, когда хотят определить, где находятся. — Но нас интересует другое, — продолжил Берни. — Как вы относитесь к смерти Делита?

— Как отношусь? — Циркач облизнул губы. Как правило, это хороший знак. — Ужасное несчастье.

— Слышали, что послужило причиной его смерти?

— О да. Страшно боюсь змей. Какая ирония судьбы!

— Боюсь, не совсем уловил вашу мысль.

— Человек, который работал с животными, лишился жизни благодаря одному из них.

— Откуда вы это взяли? Я имею в виду про иронию судьбы.

— Полковник так сказал.

— Вот как?

— По дороге из церкви. — Олли подался вперед и положил ладони на ручки руля. — Мне в самом деле пора.

— Нет проблем, — ответил Берни. — Только проясним одно небольшое недоразумение, и можете катить со своим железным другом на все четыре стороны.

— Недоразумение?

— По поводу истории с розами. Получается так, что вы изложили две разные версии: одну нам, другую — сержанту Рику.

— Кому это вам?

— Чету и мне.

Олли бросил на меня взгляд и поморщился, словно хотел сказать, чтобы я не лез в напарники Берни. У меня сразу сложилось о нем определенное мнение, а во рту почему-то возник странный зуд, словно зубам захотелось что-нибудь куснуть.

— Слушайте, да какая разница, — начал он. — Какое это теперь имеет значение? Хотите предъявить обвинение змее? — Он рассмеялся — ха-ха-ха, — и, по мне, слишком долго не мог успокоиться.

— Змею мы убили, Чет и я, — сказал Берни.

— Вот как? — Олли снова посмотрел на меня, но на этот раз не так криво, как в прошлый.

— Но остается пропавшая слониха, — продолжил напарник. — Так что нам необходимо разобраться в ваших показаниях.

Взгляд циркача упал на ключ зажигания, но Берни легким движением извлек его из замка. Движение не выглядело особенно быстрым, но не успел Олли воскликнуть: «Эй, погодите!» — как ключ оказался у напарника в кармане. А чего вы ждали? Берни есть Берни. Помню, он мне как-то сказал: «Нечего лезть с ложкой туда, где дерутся на вилках», — или что-то в этом роде.

— Подумайте, Олли.

— О чем?

— Что вы видели в ту ночь, когда вернулись из «Дядюшки Рио»?