Допотопный «Рекорд» показывал только три программы. Попервой Генрих Сенкевич рассказывал о Париже… «Булонский лес, раскинувшийся назападной окраине города, – излюбленное место отдыха многих парижан…»Ядрена мать! Булонский лес! В двух шагах от него Пашка приобрел дом сбассейном! Плавает небось там по утрам… А потом садится с сигаретой в шезлонг изовет Женю… Представив все это, я покрылась испариной. Ну почему любовь такнедолговечна? Почему?

…Пашка ухаживал за мной очень красиво.

Каждый день дарил цветы, покупал шампанское, шоколад…«Катька, ты все зубы себе испортишь», – смеялась Милка, которая была вкурсе почти всех моих дел (о съемках в порнофильмах я ей не говорила). Потомбыла пышная свадьба.

После свадьбы – путешествие на Канары… Через год с небольшимпоявился Санька… Пашка прыгал от радости, узнав, что я беременна. Он тоннамипокупал мне фрукты, заставлял пить натуральные соки, есть черную икру, которуюя ненавидела с детства, но ради него, давясь, все-таки жрала…

Из роддома он меня забирал как королеву.

Саньку в первые, самые сложные месяцы полностью взял насебя: вставал по ночам, если Санька начинал плакать, менял памперсы, ходил намолочную кухню, возил к врачам… Он по-детски гордился тем, что Санька как двекапли воды похож на него: те же удивленно вскинутые брови, тот же курносый нос,те же упрямые губы, очерченные резко и красиво…

Санечка, сынок… Наверное, он спрашивает, где папа… Ждет его…Ждет… «Эдик», гад, знает, что Санька живет на даче у моих родителей. Скореевсего он сообщит об этом Лютому… Если, конечно, сообщит… Ну и что? Гденаходится дача моих родителей, ему неизвестно. Милочка могла бы расколоться, ноМилки больше нет…

Боже мой, я осталась совсем одна… одна…

…Из дома я не выходила три дня. Пила виски, ела бутерброды,читала детективы, пылившиеся на полке у хозяйки… На четвертый день я привеласебя в порядок и поехала в театральный магазин.

В магазине я купила несколько париков, разноцветныеконтактные линзы и коробочку дорогущего французского грима, даже не подумав отом, что в Париже такой же можно приобрести раз в пять дешевле. На Пушкинской яслучайно стала свидетельницей наезда на пешехода. Под колеса роскошного«вольво» попал неопрятно одетый мужчина средних лет. От него за версту неслоперегаром. Полежав немного, мужчина вскочил и принялся на чем свет стоитполивать водителя.

Достав из бумажника десятидолларовую бумажку и бросив ее натротуар, тот уехал, считая инцидент исчерпанным. Мужчина, подхватив новенькуюкупюру, тут же испарился. Собравшиеся зеваки быстро разошлись, а я вдругвспомнила того бедолагу, который в последнюю минуту помешал мне прыгнуть втемную воду с моста…

Свежие цветы продавались в переходе. Выбрав самый красивыйбукет, я поехала в больницу. По дороге я с сомнением посмотрела на кудрявыеголовки хризантем. Может, зря я всполошилась? Может, его уже нет в живых? И всеже думать о плохом не хотелось.

В приемном покое я обратилась к дежурному врачу. Открывжурнал, он долго перелистывал страницы и наконец сказал:

– Силиверстов Александр… Сегодня переведен из реанимации вхирургическое отделение.

– Вы хотите сказать, что он жив? – не поверила я своимушам.

– Вообще-то мы мертвых в отделения не переводим. У них однадорога – в морг.

– А я могу его проведать?

– Пожалуйста. Третий этаж, седьмая палата.

– Спасибо! – крикнула я и бросилась к лестнице.

Дверь в седьмую палату была приоткрыта.

Толкнув ее, я вошла внутрь. Две кровати были аккуратнозастелены, на третьей сидел молодой парень с загипсованной ногой и читалгазету, а на четвертой под капельницей лежал смутно знакомый мне человек. Он?Да, пожалуй, он. Вьющиеся волосы, слегка тронутые сединой, грустные серыеглаза, опушенные густыми ресницами…

– Здравствуйте, – робко сказала я, прижимая букет кгруди, – вы меня помните?

– Конечно, вы та самая девушка, которая пыталась сигануть смоста…

– Точно, это я… – Улыбка у меня получилась грустной. –Как вы себя чувствуете?

– Расслабься и называй меня на ты. Как видишь, выкарабкался.Потихоньку восстанавливаюсь. Правда, врачи говорят, что загорать тут мнепридется еще долго.

– Главное, что ты остался жив…

– А ты как, больше с моста не сигала?

– Нет. Я очень благодарна тебе за то, что ты во–время меняостановил. Я твоя должница. Скажи, не нашли того, кто тебя сбил?

– Да кто ж его найдет? Это все равно что искать иголку встоге сена.

– Да уж… Ты скажи, может, тебе что-нибудь принести? Может,сок или какие-нибудь фрукты?

– Ты лучше сама приходи, а то здесь скукотища страшная. Явообще впервые в жизни попал в больницу. Как хоть тебя зовут?

– Катя…

– А меня Саша.

– Приятно познакомиться, – сказала я, покраснев.

– Да уж, знакомство, у нас получилось приятное… Послушай, аты почему с моста решила сигануть? Что, все так хреново?

– Хуже некуда, – вздохнула я и уставилась в окно.

– Тогда исповедуйся, – тихо засмеялся Саша.

– А ты что, поп, что ли?

– Не поп, но исповедь выслушать смогу. Ты цветы мнепринесла? Спасибо! Поставь их в банку, вон на окне стоит, а то завянут, жалко.

– Да мне и исповедоваться-то особо нечего. Понимаешь, моймуж сбежал за границу с молоденькой манекенщицей, прихватив с собой полмиллионадолларов, а нас с сыном оставил в качестве заложников…

– Круто… Кать, а может, он вернется?

– Нет, он уже никогда не вернется, никогда… Он за границууехал, в Париж.

– Да, он у тебя мужик башковитый, все рассчитал.

– Башковитее не бывает, – тяжело вздохнула я. – Ясейчас в бегах. В моей квартире сидят его бывшие друзья.

– А ребенок?

– Ребенок с родителями на даче.

– Да уж, ситуация у тебя хреновая… Чем бы тебе помочь? Еслитебе негде жить, можешь расположиться у меня. От меня, понимаешь, ушла жена…

– Ну и что? Она может вернуться.

– Не думаю…

– Не теряй надежды. Она же ушла, а не сбежала. Улавливаешьразницу? Завтра я улетаю в Париж. Как вернусь, обязательно зайду.

– Мужа хочешь отыскать?