было ещё у разношёрстного личного состава конвойной роты боевой слаженности, – но стихла. После Мазурских болот с топями окружения у многих «инвалидов» имелся-таки не вполне геройский, но, безусловно, полезный навык красться и подкрадываться.

– Передай – атака по команде! – чуть приподнявшись на локтях, снова зашипел Кирилл, и снова его команда была беззвучно передана превращением узловатого пальца в растопыренное троеперстие.

– Ну, чего ты возишься! – не дождавшись повторения команды в его понимании, обернулся Иванов (второй).

Но, набрав было воздуха для яростного шёпота – выдохнул помалу.

С бессмысленной рефлекторной готовностью…

с холодным расчётом…

с откровенным испугом…

и даже с молитвенной слепотой на него смотрело несколько десятков пар глаз. Побелевшие пальцы сжимали ремни, цевья, рукоятки затворов.

Переведя взгляд на растопыренные пальцы Храпова, Кирилл сообразил принцип передачи команды. Какой-то такой тайнописью хвастал Васька, одно время, по малолетству, увлекшийся скаутами.

Лейтенант-авиатор согласно кивнул:

– По команде «три». Только вот… – лейтенант задумчиво поскрёб мизинцем бровь, порванную старым шрамом, глянул теперь на фигурки в долгополых шинелях, кучно и врозь рассеянные вдоль дощатой стены крайнего на путях товарного состава.

Не похоже было, чтобы эти вояки интересовались происходящим. Ни происходящим за их спинами, ни происходящим за надёжным бастионом вагонов, над которыми расплывались дымы и дробно стучали кастаньеты пулемётных очередей.

– Кажется, тут нас не ждут, – сделал вывод Кирилл. – А ну-ка передай, чтобы без всякой «уры», молча, можно сказать, рысью на цыпочках.

И с интересом уставился на руку Храпова – как она справится с этакой командой?

Увы. Вместо «секретных» скаутских сигнализаций солдат Храпов сам обернулся к товарищам и, состроив зверскую рожу, изобразил хрестоматийное: «Тс-с», – прижав палец к губам. Для пущей доходчивости погрозил кулаком и снова развернул его скаутским салютом в три пальца: «За веру, Царя и Отечество».

– Понятно, – хмыкнул Иванов (второй) и повторил. – По команде «три». Раз…

Храпов загнул один из трёх пальцев…

Защита

Поручик польских улан Марек Котовски и впрямь меньше всего ожидал сейчас удара в спину, хотя за время, прошедшее с формирования их волонтёрского полка, не ждал уже и «Ни доблестей, ни подвигов, ни славы…». Марек сознательно перефразировал строку из стихотворения русского поэта, памятного со школьной скамьи.

И дело даже не в том, что уланы его, в большинстве набранные из спортивного общества «Польский Сокол», в этом мешковатом «№ 3» – комплекте униформы рейхсвера, – никак не хотели напоминать доблестных предков 1812 года, но и потому, что командир, полковник Борис Шармах, даром, что польского происхождения, не видел в них таковых. Вместо лихих атак кавалерийской лавой им всё чаще доводилось волками рыскать в прифронтовой полосе, подчищая тылы наступающей немецкой армии. А как бы уважительно ни отзывалось об этой их роли германское начальство, радостным румянцем заливали такие похвалы только толстощёкую морду пана Бориса. Гордыня же поручика Котовски, наоборот, никак не могла избавиться от смрадного душка всех этих наскоков на мызы и деревни, где всегда можно было как нахватать сотню пленных почти без боя, так и напороться на геройское упрямство какой-нибудь дюжины калек, заночевавших на сеновале… Которых сжечь ко всем свиньям зачастую оказывалось легче, чем выкурить. Нет, даже когда русские зимой напирали и приходилось бежать, было азартнее, больше похоже на войну, пся крев!

Одним словом, только деда Болеслава – участника великого восстания 1864 года, оставленного далеко позади, в Кракове, – вдохновляла новая судьба ягеллонского студента. Сам же Марек начинал потихоньку мечтать о возвращении в университет, где ненавидеть царизм в кабачке «Бочонок счастья» было куда как веселей и уютнее, красноречивее, в конце концов. Не то, что теперь выслуживать «волю» – самому в неволе…

Вот как сейчас. В очередной раз его бравые уланы спешены, чтобы служить оцеплением станции, где «колбасники», прибывшие из-под Руана, и значит, куда менее опытные в маневровом бою, чем его конники, уже битых четыре часа пытаются взять железнодорожный узел. Который даже неизвестно кто обороняет! Не имелось в городе никаких, сколько-нибудь значительных, боевых частей, – так объяснял им штабной курьер накануне.

«Тоже мне вояки, – сделал окончательный вывод поручик Котовски. – Пошло и скучно».

Марек, вынув из портсигара папироску, присел на корточки у костра, разведённого расторопным капралом, выхватил из-под походного котелка дымную головешку, раздул багровый кончик до позолоты…

И едва не обжёгся, выронил головню, когда услышал сакраментальное:

– Руки вверх! – и по-русски, естественно.

Хоть и не было особого мастерства у нападавших в смысле скрытности – и лязг амуниции был довольно предательский, и топотали как на плацу, но за шумом боя, не так уж далеко разрывавшего провинциальную тишь и затхлость, номер прошёл.

– Матка бозка! – чуть слышно ахнул хозяйственный капрал, выронив окуньков, раздобытых в рыбных рядах базара со складской стороны узла.

Оттого-то он, выскочив лицом к другой стороне, к окраине, и увидел их первым.

Бегущих с напряжёнными лицами, с винтовками наперевес, и как-то совсем не в том направлении, как ожидалось, – в сторону окружения, а не прочь.

И увидел прямо на него, капрала, судя по выпученным на него глазам, бегущего самого настоящего жандарма. С двуглавым орлом на мерлушковой шапке, с кавалеристской саблей наголо в одной руке и «смит и вессоном» в другой, – ну, прямо дежавю из довоенной жизни. Так и хочется закрыться в шкафу с гирями, как во время обыска в их спортивном обществе, – попятился капрал.

Но так же, как и тогда, прямо столбняк хватил, когда жандарм гаркнул, топорща усы:

– Куды, тля!

Только теперь как-то растерянно и вразнобой захлопали винтовочные выстрелы, в ответ громыхнул чуть ли не залп, и гавкнул по-бульдожьи «смит и вессон», – правда, пуля влепила под ноги капралу, подняв пыльный фонтанчик.

Тоже по довоенной привычке, судя по всему.

– Не стрельте! – взвизгнул капрал.

Окуньки, словно очнувшись, затрепыхались у его ботинок.

– Курвена… – вырвалось и у поручика.

Несколько серых шинелей распласталось на закопченном гравии насыпи со всем своим безжизненным содержимом; впрочем, пара ещё размахивала полами и обшлагами с угловыми нашивками, подвывая.

И вой этот подействовал.

– Пшепрашем пана? – через силу и через шляхетскую гордыню выдавил поручик.

В лоб его сверху вниз смотрел чёрный зрачок пистолетного дула.

– Поляк, что ли? – недовольно поморщился его хозяин.

Если только Марек не галлюцинировал сейчас – то лётчик: вон, и общеизвестная «курица» с пропеллером в лапах на клапане френча виднеется под кожаной курткой.

«А командует каким-то пешим сбродом?»

– Пилот? – с ударением на первый слог удивился поляк, в свою очередь.

– Пилот, – машинально передразнил Кирилл. – С неба, видишь, упал. Да, ладно я, падший, – что с тобой делать-то?

Секунду назад его занимало только одно – обернётся или нет чёртов «немец»? С одной стороны – не обернётся, – хорошо, дальше