Казахстана и Кавказа. Самые мелкие, с длиной шкуры до 105 сантиметров и хвоста до 35 сантиметров, обитают в Средней Азии.

Истребление этих опасных хищников велось во всякое время года самыми различными способами, такими как: групповая облавная охота (облава) с ружьем, охота со стаей гончих, верховая охота, охота на логовах с окладными флажками, охота по-псковски (волка гонят на лаз), охота с поросенком или собакой, с беркутами, охота скрадом, засадой у привады, капканами, самоловами и другими ловушками, разорение гнезд весной (выемка волчат из логова), травля ядохимикатами и так далее. В послевоенное время получила распространение охота с воздуха и на аэросанях[720]. «Идет охота на волков, идет охота / На серых хищников – матерых и щенков», – пел Владимир Высоцкий (1968). Добыча волчат-сеголетков на логове была одним из наиболее результативных способов охоты[721].

В волчий промысел было вовлечено большое число первоклассных охотников. За одну только весну охотник С. А. Анисимов из Чувашии добыл 40 волков, охотник Ф. И. Королев из Ростовской области – 30 волков; охотник И. И. Скориков из Краснодарского края истребил 218 волков за 5 лет; егерь-волчатник С. И. Тимофеев из Киевской области за 26 лет истребил тысячу волков[722].

Для стимулирования промысла были развернуты региональные соревнования по добыче, учреждены специальные медали, натуральные и денежные государственные премии; победители получали право участия в Выставке достижений народного хозяйства СССР. Премиальный фонд был довольно солидным. Так, в экономически тяжелый 1921 год в некоторых регионах за каждого убитого волка охотник получал пуд хлеба. Позднее за волчицу выдавали 25 рублей (либо овцу), за взрослого волка – 15 рублей, за волчонка – 10 рублей; за уничтожение гнезда из волчицы и трех волчат выдавали овцу и двух ягнят (1934); впоследствии премии были еще увеличены. В военное время премия составляла 300 рублей. Рекомендовалось вовлекать в капканный и петлевой отлов женщин, молодежь и стариков, вести вербовку новых охотников из числа женщин-колхозниц и подростков, обучать их технике промысла (1941). В 1954 году премии были повышены до 500 рублей[723].

В довоенное время среднегодовая добыча волка колебалась в пределах 28–30 тысяч штук (во время войны вынужденно сократилась вдвое-втрое); а в послевоенные годы выросла до 50 тысяч штук в год и более, на пике борьбы доходя до 62,4 тысячи (1946)[724].

Продукцией промысла были чучела и ковры, воротники, дохи, тулупы и дорожные шубы, спальные мешки, меховая обувь и головные уборы. Шкуры использовались чаще всего в натуральном виде, особенно полярные и сибирские голубые и темно-голубые с шелковистым и особо пышным густым и высоким мехом; они ценились выше прочих. Остальные, то есть серо-бурые сибирские, европейские с грубым рыжевато-серым или серо-бурым мехом, казахские и кавказские, со светло-серым, рыжевато-серым, желтоватым мехом редким и грубым, и серо-песочные среднеазиатские облагораживали по следующему принципу: шкуры с большой желтизной – окрашиванием в коричневый, со слабой желтизной или серые – в темно-голубой.

Главным зарубежным потребителем меха «советского» волка были США. Среднегодовой экспорт шкуры волка в довоенное время – 19–20 тысяч штук; во время войны он не прекращался, снизившись совсем незначительно. На послевоенное время приходится пик добычи – 27,3 тысячи штук (1948). В 1950-х годах, с приходом в Америку и Европу моды на коротковолосый мех норки, объемы волчьего экспорта понизились до среднегодового значения в 6 тысяч штук; цены упали с 46 американских долларов за шкуру самого лучшего полярного волка, до 6,6 доллара, а позднее и менее. В 1956 году экспорт волка почти прекратился[725].

Для СССР мода на норку пока еще не была особенно актуальна, и длинноволосый мех хорошо встраивался в послевоенную моду, особенно конца 1960-х – 1970-х годов. Наряды из псовых – песца, лисицы, енотовидной собаки, волка и собаки, имитированной под волка, – весьма популярны: вспомним гарнитур из огненно-красной лисы героини Любови Орловой в «Скворце и Лире» Г. Александрова (1974), модные шапочки главных героинь Нади и Гали в «Иронии судьбы, или С легким паром!» Э. Рязанова (1975), «сладкой женщины» Анны из одноименного фильма В. Фетина (1976), эффектный белоснежный total look волшебницы Алены Саниной из «Чародеев» К. Бромберга (1982) и другие. Не менее показательны парадные костюмы спортсменов сборной СССР, представленные на белых Олимпиадах в Инсбруке (1976) и в Лейк-Плэсиде (1980).

В это время стала очевидной еще одна область применения волчьего меха, кроме традиционных для России шубы (и ее разновидности нагольного тулупа и дохи) и шапки (ушанки или треуха). С конца 1960-х годов в качестве сырья для дубленки рассматривалась не только традиционная овчина. Вместе с дубленками из козы, козлика и ламы в моду вошли и волчьи дубленки. «Сейчас на внутреннем и внешнем рынках дубленок купят, как говорят, столько, сколько предложишь», – замечал биолог и писатель Анатолий Рогожкин, характеризуя культ дубленки 1960–1980-х годов[726]. Взрыв популярности дубленки связывают с успехом модной коллекции родоначальницы моделирования советских дубленок Ирины Крутиковой. Подготовленная к Первому Международному фестивалю моды в Лужниках (1967), она была представлена и на Неделе высокой моды в Париже 1968 года[727].

Дубленка в эти годы – уже не примитивная одежда, а «потрясный, попсовый прикид»[728] мажоров и бомонда, которую можно было скорее «достать», чем купить. «В первый раз я увидела Андрея давно, еще до „Рублева“. Было это зимой, в те времена, когда люди одевались очень однообразно, в основном в темную стандартную одежду. А в тот раз в вестибюле „Мосфильма“ я увидела молодого человека в дубленой курточке и белых джинсах. Я была удивлена: зимой – в белых джинсах! „Кто это?“ – „Андрей Тарковский“», – вспоминает художник кино Лидия Нови[729].

Дубленка позднего СССР уже сильно отличалась от исторически привычной нагольной шубы. Современные технологии обработки позволяли преодолеть такие недостатки волчьей шкуры, как ее большой вес и малая пластичность. С помощью вышивки и оригинального окрашивания она приобрела декоративность, с помощью химической обработки – устойчивость к влаге и износостойкость. В изделиях этноэклектики и фолк-стиля удачно обыгрывается, пожалуй, главная визуальная особенность волчьего меха – его брутальность. Волчий мех впервые так уверенно входит в круг меховых материалов, актуальных для молодежной моды и моды в целом.

«Советская девушка должна смело ходить в том, что мы внедряем». Меховая мода в СССР

Все достижения советской мехообрабатывающей промышленности касались в основном сырого или выделанного меха, но не мехового конфекциона (готовых изделий). Не случайно в разговорном новоязе позднего СССР появилось понятие «совпаршив» (искаженное «совпoшив»)[730]: советский потребитель, имея возможность, предпочитал не отечественную, а импортную шубку, как говорили, «фирмý». Все более широкие слои общества попадали под очарование западного конфекциона.

Для развития отечественной меховой моды это явление действительно было серьезной проблемой.

Советская мода зарождалась на волне Октябрьской революции 1917 года и считается одним из ее признанных достижений. Как любая часть культурного наследия, после изменения общественно-политической формации она оказалась в центре острейших дискуссий: революция, изменяя внутреннее содержание национальной культуры, неизбежно влияла и на ее внешние формы[731]. Далеко не случайно «изучавшие советскую культуру предлагали рассматривать революцию 1917 года как „антропологический проект“ с телом в качестве главного объекта социального моделирования»[732].

Достижения царской России в этой области решительно не годились, поскольку диссонировали с новой реальностью: «мягкая соболья шапка… напоминает о стаpой Москве купецких покоев, питейных домов, тоpговых бань, хаpчевенных изб, pогаточных будок, кадей квасных и калашных амбаpов…» – писал Анатолий Мариенгоф, характеризуя облик «совбура» (советского буржуа) 1918 года[733].

Первые опыты советской моды представляли «странный культурный гибрид из традиционной крестьянской, буржуазной и новой революционной культуры»[734]. Народность костюма, как и отказ от подражания Западу, объявлялась первоочередным направлением ее развития. Еще одним важным направлением считалась рационализация одежды: она понималась как соответствие одежды современному быту советского человека и его нуждам. Флагманом, соответствующим заявленному курсу развития, стали модели одежды, созданные Надеждой Ламановой и Верой Мухиной для Всемирной выставки в Париже (1925): именно в них «слились русская народная стилистика и современный крой»[735].

Новая потребительская культура отчаянно пыталась «примирить моду, социализм, прикладные искусства и отечественную индустрию»[736], тогда как большинством населения (не считая немногочисленную прослойку новых буржуа) мода