— Нет, тебе для уборки, — фыркнула старуха и, облокотившись на поручень кресла, прикрыла ладонью лицо.

Сима смотрела в окно на струящуюся поземку и мысленно прощалась с Горецкой: «Простите меня, Амалия Яновна, что не смогла проводить вас в последний путь… Я очень хотела и обязательно приду потом… потом…»

Серый автобус с надписью «Ритуал», появившись напротив театра, заставил Макара вздрогнуть и вспомнить о том, зачем он, собственно, здесь находится. Марьяна позвонила кому-то за его спиной и тихо сказала что-то вроде: "Ну где вы ходите, пора!". Затем подошла к Чердынцеву.

— Еще раз примите мои соболезнования, Макар Дмитриевич…

— Марьяна, — резко повернулся к ней Макар, — эта женщина была мне абсолютно чужим человеком. И если бы ваш муж не позвонил, то я бы даже не узнал о ее смерти. Вы можете думать что угодно, но…

— Я ничего такого не думаю, Макар Дмитриевич, — Марьяна дотронулась до его локтя. — Я даже где-то понимаю вас… — она отвела взгляд. — Но сейчас давайте сделаем все правильно?

Чердынцев перевел дыхание и коротко кивнул. Марьяна была права — какой смысл злиться на Горецкую?

Постепенно стали собираться люди. Члены труппы, чьи фотографии висели в вестибюле, и совсем незнакомые Макару люди. Альберт Венедиктович приобнял жену и сделал печальное лицо.

— Ну что же, Макар Дмитриевич, приступим?

Чердынцев развел руками, предоставив Щербинину руководить процессом. Он был так озабочен тем, что же произошло с Симой, что никак не мог отключиться от этих мыслей, и при этом совершенно заледенел от нервного внутреннего холода.

Директор театра — грузный, в возрасте мужчина — сказал короткую речь. Макар не вслушивался в его слова, разглядывая тех, кто стоял вокруг.

— Вам в автобусе, наверное, нужно поехать? — предложил худрук.

Чердынцев поежился и напрягся.

— С другой стороны, в машине теплее, да и подвезти можно кого-нибудь… — продолжил Альберт Венедиктович, поглядывая по сторонам.

— А вы со мной поезжайте, — подхватил Макар. — И Марьяну возьмем.

— Нет-нет, Марьяночке нужно домой. Дети одни. Сами понимаете…

— Конечно.

Жена Щербинина попрощалась с ними минут через пять, негромко уточнив, в каком кафе состоятся поминки. Замерзшими пальцами Макар тут же отстучал смс Ерохину.

На кладбище поехали лишь несколько человек. Макар то и дело смотрел на экран телефона в надежде на звонок или сообщение от следователя.

Двигаясь в сторону кладбища вслед за автобусом, Макар покусывал обветренные губы и совсем не следил за тем, что говорил Щербинин. Очнулся лишь тогда, когда тот, заявил:

— …могла бы! Определенно могла! У нее для этого было все. Как же можно было так наплевательски относиться к своему таланту?

— Простите, я задумался, — сказал Макар, поерзав на сидении. — О чем вы?

— Да про Амалию Яновну, про кого же еще? Сегодня только о ней…

— Угу, — вздохнул Чердынцев.

— Я говорю, могла бы Заслуженной артисткой стать.

— Прям так? И что помешало?

Щербинин поправил ремень безопасности.

— Да, собственно, ничего не мешало. Сама не хотела. У нас ведь в театре как?

— Как?

— Как и везде. Образование приветствуется, но связи частенько играют решающую роль. Талант и характер важны. Коллектив, сами понимаете. Зависть ведь никто не отменял.

— Вы хотите сказать, что ей завидовали? И потому мешали?

— Нет-нет, тут другое… Не знаю, как вам лучше объяснить, — задумался Вершинин. — Горецкая была очень своеобразным человеком. Нелюдимым, подозрительным. Дружбу ни с кем не водила, разве что с Александром Карловичем. Да и то лишь потому, что на сцене играли вместе много лет.

— Я не видел его на прощании.

— Возраст, что вы хотите. Морозно сегодня… да и расстройство это одно — похороны.

— Так что там со званиями и регалиями? — хмыкнул Макар, возвращаясь к разговору о Горецкой.

— Ах, да! Когда я пришел на должность в нашем театре, Амалия Яновна выходила на сцену уже не так часто. Нет, разумеется, она была в творческой силе, однако… — Щербинин поскреб щеку. — Она ведь в труппе работала по контракту, когда это стало возможно. А до этого официально в труппе не числилась.

— Это как? — нахмурился Макар. — такое возможно?

— Ну почему же нет? Если все устроить правильно, — смутился Щербинин. — Наша Катя еще мала, чтобы зарабатывать, а ведь нагрузка у нее ого-го. Как четырнадцать исполнится, мы ей оформим подработку… Горецкая много лет числилась реквизитором, а посему получала зарплату соответственно должности. Но вы не подумайте, Макар Дмитриевич, что ей не предлагали перейти в ранг повыше! Она сама не захотела. А уж если Амалия Яновна была против, то ее никто не мог переубедить.

Городское кладбище оказалось в пяти километрах от центра города. Автобус медленно ехал по главной аллее, пока заиндевевший мужичонка, стоявший между двумя памятниками слева от дорожки, не махнул водителю рукой. Чердынцев заглушил мотор, не доехав до ритуального автобуса метров двадцать, и остановил автомобиль на расчищенной площадке за воротами.

— И правильно, — подхватился Щербинин, — потом не развернешься. Кстати, тут где-то и муж Амалии Яновны похоронен. — Худрук покрутил головой, но потом махнул рукой.

Они зашагали к автобусу.

— А кто был ее мужем? — спросил Макар.

— О, он был прекрасным художником. Несколько его работ в нашем городском музее висят. Рекомендую посетить и ознакомиться. Квартира, между прочим, его.

— Понятно… Получается, у него наследников не осталось? Если честно, как-то неудобно принимать наследство, которое, собственно, принадлежало чужой семье…

Щербинин пожал плечами:

— Получается, что так. Я врать не буду, не знаю подробностей.

Чердынцев бросил косой взгляд на Щербинина, но тот, кажется, говорил правду.

Когда стали вытаскивать гроб, Макар нервно сглотнул. К счастью, тот был закрыт. Присутствующие быстренько расхватали венки и сейчас, дрожа от холода, переступали с ноги на ногу в ожидании погребения.

Речей уже не было. Провожающие гуськом направились к нужному месту. Два крепких парня в теплых засаленных телогрейках стали опускать гроб с Горецкой в могилу. Щербинин подтолкнул Макара, чтобы тот бросил замерзший ком, а следом за ним потянулись и остальные. Чердынцев разглядывал лица бывших коллег Горецкой, но не испытывал должного случаю горя. Тревога, поселившаяся в его душе, была гораздо сильнее и касалась совершенно других людей.

— Вы напряжены, Макар Дмитриевич, — заметил Щербинин. — Не стоит так переживать. Она прожила долгую жизнь, — худрук достал из кармана влажные салфетки и предложил Чердынцеву.