Однако относительно недавно был поднят вопрос о существовании спутницы Константина в последние годы его жизни. Ф. Шоссон предположил[388], что после гибели Фаусты император вступил в третий брак. В качестве доказательства он приводит слова Юлиана о том, что у Константина «было много жен и много сыновей и дочерей от них» (Orat. VII.272d). Отметим, что слова эти содержатся в притче, где герои не названы по именам, но Константин и его сыновья легко угадываются. Прямое указание на третью жену Шоссон видит в упоминании некой «матери жены Константина», которая писала ему по поводу непочтительного отношения населения к Мамврийскому дубу (дубу Авраама).

Упоминания о ней содержатся в письме императора, цитируемом Евсевием («благочестивейшая теща» – Vita Const. III.52), и у Созомена (Hist. Eccl. П.4). Традиционно считалось, что здесь имеется в виду Евтропия, мать Фаусты[389], однако Шоссон не согласен с этим. Ответом на эти построения стала заметка Т. Д. Барнса, который доказательства Шоссона счел недостаточными, а заявление Юлиана – преувеличением (что согласуется с избранным самим Юлианом жанром притчи)[390].

Принимая сторону Барнса, мы тем не менее должны отметить постановку научного вопроса о фиксации в источниках каких-то иных (кроме Минервины и Фаусты) женщин императора Константина Великого. На наш взгляд, в рамках поиска такого рода свидетельств нельзя пройти мимо одного сообщения Либания. В своей речи «За Талассия» он рассказывает о судьбе грамматика Флавия Оптата: «.был некто Оптат, учитель грамоты, который учил сына Лициния за пару хлебов и ту прочую пищу, какую к ним прибавляют. Как-то раз, проезжая Пафлагонию, он останавливается у одного шинкаря, растившего красавицу-дочь, которая и замешивала вино. Так как красота ее произвела на него впечатление, он просил ее руки и, склонив ее к согласию, женился на ней. Пока сам Лициний царствовал, ничего своей женитьбой он не выгадал, но когда власть его перешла к преемнику (императору Константину. – И. М.), муж своей жены тотчас стал и важным, и заметным, и богатым человеком, и консулом» (Orat. 42.26). Слова Либания подтверждаются карьерой Оптата – он первым получил новый титул патрикия (даже раньше, чем брат Константина, Юлий Констанций), в 334 году был консулом, опять же, раньше брата императора, Юлия Констанция[391].

Т. Д. Барнс предположил, что жена Оптата, дочь трактирщика и, вероятно, уроженка Пафлагонии, могла приходиться родственницей Елене, также связанной с трактирной средой (stabularia) и вероятной уроженке Вифинии[392]. Однако это мнение, на наш взгляд, несостоятельно по ряду причин:

1) Константин был римским императором с 306 г., а полновластным правителем запада – с 312 г. Если Оптат был наставником Лициния-младшего, сына Лициния и племянника Константина, то брак его следует датировать между 315 и 324 гг. В этот промежуток времени Елена совершенно точно могла бы перевезти на запад свою родственницу, которой якобы она покровительствовала. Тем более это актуально в свете натянутых отношений между Константином и Лицинием в период хрупкого мира 314/316-324 гг. Собственно из этого проистекает то соображение, что.

2).Лициний вряд ли бы поручил воспитание своего сына человеку, связанному родственными узами с семьей своего противника (хотя автор и указывает на его скромное жалованье).

3) Наконец, и это самое важное: Либаний в приведенном отрывке прямо указывает на красоту женщины, а не на родственные связи.

В 324–325 гг. Константин находился на востоке и, вероятно, должен был познакомиться с Оптатом. В 326 г. он едет на запад, где справляет двадцатилетие правления, здесь же погибает Крисп, а затем и жена Фауста. Следовательно, карьера Оптата приходится на время после смерти Фаусты. Либаний недвусмысленно намекает на то, что Оптат сделал карьеру благодаря своей жене. В этом случае ее можно было бы считать фавориткой императора Константина в период 320-330-х гг.

Конечно, этот вывод, как и весь анекдот Либания[393], вряд ли можно воспринять всерьез как доказательство существования у Константина сожительницы в последние годы жизни. Слабо на эту роль подходит и жена Оптата: во-первых, она входила

в категорию «недостойных» с точки зрения законодательства Константина женщин[394], во-вторых, Константин признавал супружескую измену crimen inter publica (CTh. IX.7.1), между тем как указанная женщина состояла в браке. На наш взгляд, Либаний позволяет себе некоторую вольность, следуя в рамках существовавшей в его время языческой отрицательной традиции о Константине. Юлиан, стоя у истоков этой традиции, сообщает, что в последние годы жизни император вел жизнь «повара и украшательницы[395]» (Iul. Caes. 335b), а в качестве покровителя выбирает себе персонификацию Наслаждения (Caes. 336a). По-видимому, Юлиан имеет в виду неумеренное внимание Константина к чувственным удовольствиям и своей внешности. Едкое замечание Юлиана некоторым образом согласуется со свидетельством Евсевия, который, демонстрируя читателю шестидесятилетнего Константина, сообщает, что «он мог заниматься гимнастикой, ездить верхом и ходить пешком, участвовать в сражениях, воздвигать трофеи в честь победы над противниками» (Vita Const. IV.53). Константин, которому на момент смерти Фаусты было за пятьдесят лет, бравировал своей физической формой и внешностью, всячески поддерживая образ сильного и крепкого мужчины-лидера. Вполне возможно, что он обращал на себя внимание женщин, и вполне вероятно, что критически настроенная по отношению к нему языческая традиция могла воспользоваться этим предлогом для смутных намеков[396]. К таковым относится явное преувеличение числа «жен» Юлианом, указание Зосима на рождение детей исключительно от наложницы и, как нам кажется, косвенный намек Либания. Личная жизнь Константина в последние годы жизни, однако, кажется довольно воздержанной: он был занят церковными делами и воспитанием сыновей. Евсевий отмечает его благоговение перед женщинами, принявшими обет безбрачия; о них император говорил: «В их душах живет сам Бог» (Vita Const. IV.28). Возможно, это мнение отражает его настроение после мрачного опыта собственной семейной жизни.