Для почти всех этих конфликтов характерны криминальные формы добывания средств: наркобизнес у «Талибана», незаконная продажа алмазов у Революционного объединенного фронта в Сьерра Леоне и УНИТА в Анголе; другие организации специализируются на похищении детей, распродаже заповедных ресурсов. Тем самым все они срослись с глобальной теневой экономикой, используют методы многонациональных корпораций и, будучи противниками глобализации, зависят от операций ее финансовой и коммуникационной структур. Это одинаково относится к Усаме бин Ладину, повстанцам Колумбии и милитаристам Конго.

В Шри-Ланке и на Ближнем Востоке обыденной практикой стали взрывы террористов-самоубийц, их апогей — атаки 11 сентября на Нью-Йорк и Вашингтон. Чтобы подорвать доверие населения к властям, продемонстрировать их бессилие, террористы убивают полицейских, сборщиков налогов, школьных учителей, а «вооруженные исламские группы» в Алжире вырезают всех жителей отдаленных деревень. Применяется также тактика экономической войны: убийства туристов в Египте заметно уменьшили его доходы от туризма, многие убеждены, что в перспективе возможно использование компьютерных вирусов, чтобы парализовать финансовую и коммуникационную системы передовых индустриальных стран.

11 сентября ярко продемонстрировало, что «предположительно презирая все западное, солдаты многонациональной армии Усамы бин Ладина (и других подобных армий) вполне готовы использовать современные информационные технологии — мобильные телефоны, компьютеры, Интернет, международную банковскую сеть, СМИ» (с. 436). «Аль-Каида» и другие террористические группы могут также получить доступ к современным фармацевтическим технологиям, чтобы производить биологическое оружие.

Применение террористами новейших технологий показывает тесную связь между экономической глобализацией и появлением новых форм бунта; создавая анклавы изобилия в мире нищеты и стагнации, улучшив жизнь в одних странах, она умножила риск конфликтов в других. Эта тенденция особенно заметна в Африке, на Ближнем Востоке, в Юго-Восточной Азии. Например, азиатский экономический кризис 1997 г. вызвал в Индонезии конфликт между коренным населением и китайской общиной; экономическое недовольство обостряло антагонизм израильтян и палестинцев, тамилов и сингалов Шри-Ланки.

Глобализация ассоциируется с вторжением западных ценностей и норм поведения в традиционное общество, вызывая возмущение тех, кто чувствует себя отчужденным от (или опасается) мировой потребительской культуры. Отсюда тоска по прежним, предположительно более справедливым временам, желание многих последователей исламского фундаментализма воссоздать утопию раннего ислама, причем лидеры «Талибана» готовы использовать для этой цели вооруженное насилие. В ряде случаев выступления антиглобалистов приобретают резко антиамериканский характер, поскольку передовые позиции США в мировой торговле, инвестициях, информационных технологиях порождают антиамериканские чувства у тех, кто остался в нищете.

Таким образом, глобализация является дополнительным фактором возникновения конфликтов и нередко определяет выбор их лишений. Протестуя против глобализации, многие повстанцы и террористы используют ее достижения. «Такие международные террористические группы, как «Аль-Каида» и «Тамильские тигры», удивительно напоминают крупные многонациональные компании с их коммуникационными, информационными, финансовыми сетями» (с. 437).

Постиндустриальные методы ведения войны бросают опасный вызов мировому сообществу и status quo таких держав, как США. «Аль-Каида» и ей подобные террористические группы вкупе с международными криминальными организациями с успехом проломили брешь в долговременной обороне западного общества, и теперь политическое насилие и организованная преступность остаются заметными чертами мировой арены. Поэтому необходимы понимание постиндустриальных методов военных действий и разработка стратегии противостояния им.

С. И. Кузнецова

Брукс Р. А.

Либерализация и воинственность в арабском мире

Автор (Северо-западный университет, США) рассматривает несколько альтернативных путей долгосрочной борьбы с исламистским терроризмом.

Одно из решений — репрессии против фундаменталистских исламистских движений. К такой политике ближневосточные режимы чаще всего и прибегают (Египет, Сирия). Однако такая политика не лишает эти движения народной поддержки, а лишь радикализирует их, исключая из игры внутри политической системы.

Второе решение — подрыв самого исламского фундаментализма. Однако политический ислам занял вакуум, образовавшийся после того, как светские идеологии (национализм, социализм и либерализм) не сумели удовлетворить духовные и материальные нужды арабов. Поэтому у Запада нет идеологической альтернативы политическому исламу, причем попытки уменьшить его привлекательность лишь дадут обратный эффект.

Третьим, правильным, путем автор считает поощрение либерализации политических систем арабского мира. «Легализация исламистских и других партий дала бы массовый и мирный выход религиозному чувству. Она также усилила бы умеренные движения — те, которые выступают за мирное участие в политике, — против воинствующих групп, использующих для достижения своих целей насилие. Либерализация сделала бы бессодержательными претензии воинствующих групп на то, что они предлагают единственные жизнеспособные средства изменения ситуации» (с. 612-613). К тому же либерализация может усилить влияние умеренных внутри самих исламистских движений. Получив место внутри политической системы, последние больше не смогут отказывать режиму в легитимности. Это во многом удержит их от вооруженной борьбы из-за опасения, что международные антитеррористические кампании будут угрожать государству, в котором они теперь могут вести легальную деятельность. Без либерализации эти группировки, наоборот, мало теряют и много выигрывают, финансируя насилие в своей стране и за рубежом.

Наконец, участие исламистских партий в политике может способствовать проведению реформ, направленных на сокращение бедности и расширение числа лиц, пользующихся избирательными правами, что устранит сами причины деятельности боевиков. «Короче говоря, либерализация может способствовать кооптации в систему возникающих воинствующих движений и ослаблению существующих, делая для этих групп и их сторонников выгодной поддержку мирного, политического, пути к изменениям» (с. 616).

Однако встает вопрос: могут ли исламисты быть демократами? Распространено мнение, что ислам в корне несовместим с демократией. В качестве аргументов сторонники такой точки зрения приводят тотальную природу ислама (он охватывает своими предписаниями все сферы общества, личности и политики, не признает четкого деления между «церковью и государством»), иерархичность власти в исламе и акцент на коллективную (а не индивидуальную) идентичность. Однако ислам — не монолитное учение. Это сложная совокупность различных идей, доктрин, практик и линий поведения. Ряд аспектов ислама совместим с демократией — совещательная практика (шура), единодушное мнение алимов по вопросам фикха (иджма), независимое суждение — самостоятельное истолкование норм ислама (иджтихад). Еще Мухаммад отвергал тиранию, что, по мнению автора, указывает на зачатки ответственного перед населением правительства. Возможность того, что, будучи включенными в политическую систему, исламистские группировки станут более умеренными, подтверждается, например, поведением «Братьев-мусульман» в Иордании, исламистов в Кувейте. Наиболее яркий пример смягчения радикализма — ситуация в Иране, где неспособность теократического режима справиться с экономическими трудностями вызвала в конце 90‑х годов сдвиг к реформам и демократизации.

Однако в целом, несмотря на потенциальные выгоды либерализации, арабские режимы не готовы к ней. Элиты боятся потери позиций, а лидеры — вмешательства Запада в свою внешнюю политику. Высказываются и опасения, что исламистские партии вовсе не станут умеренными, забывая, что, включившись в систему, они испытают на себе ее механизм сдержек и противовесов. Есть и вероятность дискретизации этих партий, если они, придя к