на языке, который легко читал Макс Гофман. Текст являлся приказом генерала Ренненкампфа, извещавшим армию, что части ее должны достигнуть линии Гердауен — Алленбург — Велау к двадцать шестому августа.

— Только к двадцать шестому! — воскликнул обрадовавшийся Макс Гофман.

Лейтенант подал знак подполковнику и продолжал писать.

Лейтенант Шток осторожно положил наушники на стол, вывернув слуховые отверстия мембраны: в принятой радиограмме он стал исправлять некоторые буквы, вышедшие при приеме не совсем четко.

— Мы приобрели нового союзника! — воскликнул Макс Гофман.

— Вы, полковник, осведомлены о дипломатической увязке с Италией? Но ведь Италия — не новый союзник.

— Нет, лейтенант, Италия — изменивший союзник! Наш новый союзник — глупость русских!

Макс Гофман похлопал лейтенанта по плечу, но лейтенант соображал туго и в недоумении пожимал плечами: он еле догадывался, что глупость русских командующих армиями заключается в том, что свои радиограммы они передавали не зашифрованными.

Радиограмма Самсонова, перехваченная лейтенантом, являлась также приказом. Самсонов извещал войска, что немцы отступают, и приказывал перейти в немедленное преследование отступающих. Самсонов указывал, что усиленный первый армейский корпус, под командой генерала Артамонова, для прикрытия левого фланга армии занимает линию Усдау — Гильгенбург и в зависимости от продвижения главных сил армии будет держать фронт в направлении Остероде.

Шестой армейский корпус генерала Благовещенского, достигнувший линии Ортельсбурга, отделяется от тринадцатого армейского корпуса, составляет заслон правого фланга, движущийся по направлению Бишофсбург и дальше по северному побережью озера Дидей, к району Клейн Бессау.

Тринадцатый армейский корпус, под командой генерала Клюева, и пятнадцатый, под командой генерала Мартоса, составляют главные силы и движутся в следующем направлении: один — на Алленштейн, другой — на Гогенштейн.

Макс Гофман, перечитав приказ Самсонова, приказал немедленно перевести его с русского языка на немецкий: немецкий текст он хотел немедленно представить Гинденбургу.

Лейтенант не полагал, что для поражения русских войск немецкие генералы воспользуются принятыми им приказами.

Он признался Максу Гофману, что, будучи почтовым чиновником, читал чужие письма, но секрет текста, как честный немец, всегда держал в своем сердце.

— А вы что же, лейтенант, полагаете, что мы тайну о перехваченных радиограммах станем разглашать? О ней узнает только десяток людей, в том числе и сам император.

Лейтенант Шток удовлетворился ответом подполковника: ему, как знающему секрет, было лестно стоять в одном ряду с его величеством. Лейтенант стал мечтать о старости, когда мог бы рассказать эту тайну внукам.

— Один вопрос, полковник, — тихо произнес лейтенант. — Когда победа над русскими совершится — кто же будет прославлен как личность?

— Гинденбург! — провозгласил подполковник. — Нация узнает позже о том, что Гинденбург победил русских благодаря тому, что лейтенант Шток перехватил радио!

— Вы же, лейтенант, получите железный крест! Об этом объявят в секретном приказе, но приказ тот в историю не войдет.

Макс Гофман вздохнул, но лейтенант не понимал причины его вздохов: ему лично достаточно было железного креста, ради которого в дальнейшем он научился не только перехватывать радиограммы, но и подбирать правильные ключи к русскому шифру.

Впоследствии лейтенант подал голос за Гинденбурга при выборах президента: скромный чиновник не позабыл, что это он произвел Гинденбурга в идолы германской буржуазии…

11. Виды на предстоящие подвиги

Блажен, кто верует, тепло тому на свете…

В полдень двадцать третьего августа в ставке верховного главнокомандующего русской армией произошли события, достойные отметки на страницах книги скорбного российского бытия: великий князь Николай Николаевич имел удовольствие приветствовать появление двух иеромонахов — Дионисия и Евлампия, — присланных Троице-Сергиевской лаврой в ставку.

Блюдя интересы общины, архипастыри прославленной лавры вкрапливали новое слово в многотомную историю православия. Дионисий и Евлампий посылались для выполнения той же божественной миссии, которую некогда несли Пересвет и Ослябя. Дионисий и Евлампий, правда, не являлись отроками монастырского послушания, однако каждый из них, как и каждый из их исторических предшественников, имел богатырское телосложение.

Иеромонахи носили скромные холщовые подрясники, но не были вооружены ни копьями, ни посохами: архипастыри предпочли за благо противопоставить разрушительной силе техники икону богоматери, специально написанную на доске, отпиленной от крышки дубового гроба преподобного Сергия.

Великий князь, сопровождаемый свитой, встретил икону у состава поезда и преклонил колено. Красноречивый иеромонах Дионисий произнес восхваление богу, предоставив право своему тихому собрату Евлампию высказать особое почтение смирением и вздохами.

В салон-вагоне, куда иеромонахи внесли богоматерь, произошло некоторое недоразумение, но и оно послужило только на общероссийскую пользу. Тучные иеромонахи еле пролезли в узкую вагонную дверь, и в момент напряженного внимания чинов ставки они выронили из рук драгоценную ношу. Икона упала на пол, но по велению неведомой силы оказалась обращенной изображением к потолку: лик ее содрогнулся, а от доски отскочил уголок с суковатым наслоением.

Присутствовавшие чины ставки испугались дурного предзнаменования, но иеромонахи имели достаточно опыта, чтобы и дурные предзнаменования превращать в лучшие.

Евлампий прижал к своей груди сучок, прежде чем поднять икону.

— Ваше императорское высочество! — тихо произнес Евлампий, и его влажные глаза заискрились. — Мощи преподобного Сергия нетленны, крышка гроба его негниенна. Образ богоматери, выпавший из наших грешных рук, открыл нам очи, недостойные просветления: дух преподобного Сергия Радонежского присутствует среди нас, и ныне он один повелевает моими устами. Он посылает тебе дар, и носи его у своего сердца, как талисман, как знамя, и сим ты яко полководец победиши!..

Евлампий подал сучок великому князю, и последний приложил свои уста к талисману, прежде чем повесить его на золотую цепочку креста. Кто имел холодное оружие, тот обнажил оное для отдания воинской чести, протопресвитер же Шавельский дотронулся наперстием до нашейной георгиевской ленты: он понял наконец, что и черное духовенство, не имея семинарского образования, может священнодействовать.

Иеромонахи приветствовали протопресвитера положенным поклоном, а он указал им место для иконы у походного алтаря, среди знамен и хоругвей…

В салон-вагоне ставки преобладали хоругви, развернутое же знамя первого пехотного невского полка возвышалось над головами нижних чинов первой роты. Первый пехотный невский полк, входящий в состав тринадцатого армейского корпуса, шел во главе первой пехотной дивизии, по направлению железнодорожной линии Ортельсбург — Алленштейн, лежащей между озер и топких болот. За озерами простирались лесные массивы, а за ними открывался плацдарм для предстоящего сражения. Полк шел походным порядком, так как незначительные немецкие кавалерийские разъезды без признаков сопротивления уходили от пеших русских дозоров.

Первая рота возглавляла движение полка, полк же возглавлял движение дивизии. Он проходил озерные дефиле — узкое горло бутылки, откуда, следом за ним, должны были выскочить на плацдарм нарвцы, софийцы и капорцы. Командир полка приказал музыкантской команде стать во главе движения,