сопроводить Фариду до дома. Нет, самому мне бы и в голову не пришло ее провожать, это предлагают родители. А я… я лишь исполняю их волю.

— Хочешь зайти? — предлагает Фарида, томно взмахнув веером наращенных ресниц.

— А папа ругать не будет? — свожу все к шутке.

— Нет, — смеется она. — Мы же скоро поженимся. Помолвка позволяет некоторые вольности. — Ведет длинным хищным ногтем по моей ладони. Где научилась только этим штучкам кроткая нежная девочка?

— И все же я воздержусь. Завтра рано вставать, да и… куда нам спешить, правда?

Кое-как отделываюсь от невесты. Возвращаюсь домой, долго не могу уснуть. Я уже вообще забыл, когда в последний раз спал нормально. Гляжу, умываясь, в зеркало. Осунулся весь, будто бы постарел…

Контрастный душ позволяет немного взбодриться. Я так и не забрал свои вещи от Афины, и мне не мешало бы пополнить гардероб. Отыскиваю чистый костюм — остальные домработница вчера отдала в химчистку. Перекладываю фамильный перстень из одного пиджака в другой. Еду в офис, что-то делаю, куда-то иду. Но куда бы ни шел, выискиваю взглядом Афину. Ближе к вечеру, так ее и не встретив случайно, решаюсь к ней заглянуть. Стоит, перебирая какие-то бумажки в папке, ко мне спиной. Иду, ступая бесшумно. Но подкрасться к ней незаметно не получается. Она замечает мое отражение в окне. Каменеет. Подхожу впритык. Зарываюсь носом в волосы. Я до этого не знал, что можно так по кому-то скучать… Ненормальной, собачьей какой-то тоской маяться.

— Уйди, — говорит, но ее голосу явно не хватает твердости, и я ухватываюсь за это, как утопающий — за спасательный круг.

— Нет. Не проси. Я все равно не могу… Я подыхаю без тебя.

— Правда? Когда только успеваешь? Между походами в ресторан со своей невестой? Или после? Кстати, я заценила колечко. Ничего так. Graff?

— Не знаю. Это не я покупал. — Вдыхаю ее родной запах. Фарида пахнет совсем по-другому. Тяжело. До отвращения насыщенно даже на расстоянии.

— Какое пренебрежение!

— Вот именно. С тобой бы все было не так.

— Мы этого не узнаем. — Смеется, и в голосе ее слезы. Вжимаюсь в ее тело сильней, будто в глупой надежде, что мы с ней сплавимся, как два металла, и никто нас уже не расцепит. Но Афина дергается в попытке освободиться, и в который раз повторяет набившее мне оскомину:

— Уйди!

— Нет. Нет, не гони меня. Не гони. Пожалуйста. — Не до конца понимая, что делаю, просовываю руку в карман. Достаю фамильный перстень и в какой-то горячке силком надеваю ей на палец. — Это фамильный. Еще моей прапрабабки. У нас древний, знатный род…

— Ну, зачем ты? — плачет Афина.

— Мать отдала мне его. Сказала подарить любимой женщине. Моя любимая — ты. Это ничего не изменит. Пожалуйста, Афина, можно я сегодня приеду? Ты мне очень нужна.

Нужна. Перстень — подкуп. Мой последний шанс ее растрогать. Убедить, что так тоже можно. И что моя свадьба — никакой не конец.

— Это неправильно.

— А если никак иначе?! — ору я и снова сдуваюсь. — Пожалуйста, можно я приеду? Откажешь — никогда больше к тебе не подойду.

Знаю, что не в праве выкручивать ей руки и ставить ультиматумы. Просто на ум не приходит, как еще ее удержать. А без нее я ведь сдохну. Кончусь.

— Ладно, — шепчет Афина. — Приезжай.

ГЛАВА 20

Афина

Мне кажется, что счастье в мелочах придумала чья-то любовница. Просто потому что любовнице больше не за что цепляться. Будущего с любимым у такой женщины нет. А без него нет жизни. И потому мелочи — это все, что ей остается.

Редкое сонное утро, когда никуда не надо спешить. Кофе в постель. Возможность обнять. Разговоры исключительно в настоящем времени. Смех с горчинкой. Букет астр. Лохматых, ярких, пахнущих остро осенью, которые ты как раз по этой причине и не любила раньше. Ведь осень — это всегда грусть-тоска. Даже в самом ее начале, когда ночами уже подмораживает, а днем все так же солнце печет и плавит, обманывает теплом.

Даже солнце обманывает.

А ты стоишь, улыбаешься, прячешь лицо в букете. И думаешь, как так вышло, что оно все приехало к тебе одним днем и обрушилось на голову — эта любовь, эти мертвые листья, выжженные до цвета ржавчины, но все равно упрямо льнущие к дереву, прямо как ты к нему, эти цветы, опять же, мужчина этот. Любимый до сладких судорог в животе, и в то же время… отвратительный тем, что не твой. И моросящие дожди, и летающая в воздухе серебристая паутина. И напряжение. И ночи безумного секса. И скандалы. Вспыхивающие теперь постоянно.

— Марат, солнце мое! Ты почему еще здесь?! Тебя ждут на примерке…

Каменею. Сидящие вокруг стола коллеги, напротив, вскидываются, всем охота поглазеть на невесту босса.

— Я почему здесь? Ты-то как тут очутилась?

— Знала, что ты опять заработаешься и обо всем забудешь, — смеется Фарида, запрокинув голову. — Папа мне заказал пропуск. По блату. Это ведь ничего?

Я так беззаботно давно не смеюсь.

— Оставьте нас, — цедит Марат.

Вскакиваю из-за стола и, старательно контролируя себя, чтобы не сорваться на бег, выхожу из кабинета. Может быть, это паранойя, но чем ближе к свадьбе, тем сильнее Фарида заметна. Она может позвонить. Я знаю, когда именно она звонит. Может написать. Может, проезжая мимо, позвать Марата вместе пообедать, а потом выложить в соцсетях фото с женихом, которые я разглядываю как последняя мазохистка.

И вот так заявиться…

Сглатываю, но легче не становится. Тошнота все сильней подпирает горло. Льющееся в окна радостное полуденное солнце слепит, блики, проникающие сквозь пышные кроны деревьев, танцуя, все сильнее меня укачивают. Подбегаю к заваленному чертежами столу, успеваю достать корзину для мусора, и меня выворачивает. Долго. Мучительно. Рвота отнимает последние силы.

Смачиваю шелковый шарф холодной водой, натыкаясь на ополчившуюся на меня мебель, с трудом добредаю до дивана. Ложусь. Прикрываю лицо компрессом. И как будто проваливаюсь в забытье.

— Афина…

— Я тут… — едва слышно. Марат подходит. Смотрит на меня, сунув руки в карманы. На виске колотится венка. Я как завороженная не могу отвести от нее глаз. К горлу снова подкатывает.

— Ну что за драма, а? — касается моей щеки пальцами.

— Никакой драмы, — усмехаюсь я. Просто нехорошо как-то. Я не жду, что он останется. И вообще не на то давлю. А Марат оглядывается на дверь и замечает виновато:

— Мне надо отойти, ты же слышала. Сама справишься?

Губы растягиваются в полную горечи улыбку:

— Конечно. Я всегда сама справляюсь.

— Ну, зачем ты,