Я зажмуриваюсь. В памяти жив тот день. Ее радость. Слова ее, которые я могу воспроизвести и сейчас до буквы. Как и свой ответ. Почему я решил, что Афина, уподобившись миллионам других женщин по всему миру, попытается разыграть карту с беременностью, чтобы удержать мужика? Какое помутнение со мною тогда случилось? Я не знаю. Чувствую только, что земля под моими ногами разверзлась…

— Афиночка, вы идите. Поговорите. И правда, — вмешивается мама. Не знаю, как я сам сейчас выгляжу, но на моих родителей страшно смотреть. — Не надо было вам так нас наказывать…

— Наказывать? Вас? — глаза Афины округляются.

— Нужно было рассказать про Марьям. Нужно было рассказать… — сбивчиво шепчет мама.

— А я и рассказала, — отвечает матери, а смотрит на меня. И я не могу отвести взгляда. Хотя очень, очень хочется. Так мне стыдно. И страшно…

— Не может быть! Марат никогда бы не отказался от своего ребенка… — мама оборачивается ко мне. И видно что-то такое обнаружив в моих глазах, ахает и начинает оседать.

ГЛАВА 22

Афина

Нет… Иногда, конечно, я представляла, как мы встретимся. Как Марат увидит нас таких и пожалеет, обо всем пожалеет! И я, конечно, тоже на него посмотрю. Свысока! А потом просто мимо пройду, даже сердце не екнет. Желательно к какому-нибудь красавцу. Или нет. Никаких мужиков! Даже для красивой картинки. Хватит. Просто мимо… За руку с моей, только моей девочкой.

В действительности же все происходит иначе. Какой там «не екнет»?! Да мое сердце вот-вот выпрыгнет из груди — так сильно оно колотится.

— Мама! — Марат подхватывает мать за локоть.

— Зара! — испуганно выдыхает его отец.

— Мамочка! — это, наверное, сестра. С ней мне встречаться не доводилось.

Не зная, что делать, гляжу на Марьям. Та стоит, открыв рот. Явно напуганная происходящим. Да и мне не по себе. В моих мечтах, какими бы мстительными они ни были, никто не умирал, а тут… Марат с отцом суетливо укладывают мать на диван. Из-за барной стойки на нашу компанию тупо косится девица.

— Что вы смотрите? Вызывайте врача.

— Врачу нельзя в эту зону, — хлопает та ресницами.

— На кой черт он тогда нужен?!

— Не надо, сынок. Мне уже лучше. Я просто… — холеная женская ручка в кольцах заставляет мужчин отступить, открывая женщине больший обзор. — Я просто обниму свою девочку, и мне станет лучше. Можно? — умаляющий взгляд обращен ко мне. С одной стороны, это чистая манипуляция. Ну, кем я буду, если откажу «умирающей»? С другой… Кто я такая, чтобы лишать Марьям любящих бабушки и дедушки? Выросшая в детском доме, я очень хорошо понимаю ценность семьи. Моя голова взрывается. Представляя эту встречу, я никогда не думала, что она пройдет в таком составе.

Решение за меня принимает сама Марьям. Она отпускает мою руку, срывается с места и забирается к Заре Джамильевне на диван. У Марьям острые коленки и локти. Мать Марата ухает, когда та случайно наподдает ей под ребра.

— Что у тебя болит? — тут же участливо интересуется Марьям.

— Душа.

На глазах у женщины слезы. У мужчин на щеках — желваки. На самом деле, до того как я узнала, что беременна девочкой, я мечтала о сыне, который будет непременно похож на отца и деда. Я была дурочкой. Мне казалось, что мальчику они будут рады больше. Что рождение мальчика заставит их принять и меня. Впрочем, потом я быстро поумнела. Мне стало плевать на их чувства и мнение. Марьям я люблю беззаветно. Только ради нее я и нашла в себе силы положить конец нашим с Маратом отношениям. Это было нелегко даже после всего, что он мне наговорил. Даже тогда нелегко…

В ту ночь, вернувшись домой почти мертвой, мне многое пришлось для себя решить. Он не собирался бросать невесту. И если одна я еще могла, наступив на гордость, и дальше раскачиваться на этих эмоциональных качелях, то нося под сердцем ребенка, я просто не имела права себе это позволить. Я должна была родить здоровенького, эмоционально стабильного малыша. А для этого моей беременности следовало бы протекать… спокойно. Да, пожалуй, это самое верное слово. Отношения же с Маратом полностью исключали эту возможность. Я не могла быть на вторых ролях. Не могла его делить с другой и при этом не сходить с ума. Я задыхалась от ревности, я тонула в ней, как в болоте… Но утаскивать за собой еще и ребенка я не могла. К утру было все решено. И отрезано по живому.

— Наш рейс объявили.

— Не думаю, что Заре стоит лететь… — озабоченно сводит брови Марат Арзасович.

— Нет-нет, я в порядке. Минутная слабость. Это и ваш рейс?

Пять пар глаз устремляются на меня. Я неохотно киваю. Несколько часов в бизнес-классе самолета рядом с кланом Панаевых — не то, чего бы мне хотелось. Много лет готовясь к этой встрече, я оказалась совершенно к ней не готова. Как так? Может, тоже в обморок хлопнуться? Это будет просто. Даже притворяться не придется. Ноги меня едва держат.

— Это все ваши вещи? — спрашивает Марат, кивая на мою сумку.

— Марьям, где твой рюкзачок?

Мое солнышко тычет пальцем на стульчик, где лежит ее сумочка.

— Я заберу, — облизывает губы Марат. Его голос все еще сиплый. И каждый взгляд на Марьям… я даже не знаю, как его описать. Нет-нет, мне совершенно… Вот совершенно его не жалко! Но смотрит он так, что и у меня в груди щемит.

— Нет. Мама заберет. Ты меня понесешь. У меня очень устали ножки.

— Вот только не начинай, — закатываю я глаза.

— Все нормально. Я понесу, — сглатывает. Присаживается, чтобы быть с Марьям на одном уровне. Распахивает объятья. Его руки основательно так дрожат. Я отворачиваюсь. Потому что ничего эта дрожь не значит! Я не стану его жалеть. Тогда какого черта саму колотит? От холода. Просто от холода. В аэропортах зимой всегда прохладно. Прячу нос в воротник курточки. А руки в карманы, чтобы не выхватить Марьям из его рук, как хочется. Оказывается, я страшно ее ревную. В душе мутной накипью взвивается какая-то совершенно несвойственная мне желчность. Она в проносящихся мыслях о том, что, наверное, хорошо получить счастливую здоровую дочь. Уже не маленькую (к ней вставать не надо, не надо качать, когда животик болит, отучать от соски и приучать к горшку), но еще недостаточно большую, чтобы понять, как она была в самом начале предана самым близким, казалось бы, человеком.

Желчь и злость. Злость