На труп повешенный насев со всех сторон,

Добычу вороны безжалостно терзали

И клювы грязные, как долота, вонзали

Во все места, и был он кровью обагрен.

Зияли дырами два глаза, а кишки

Из чрева полого текли волной тлетворной,

И палачи, едой пресытившись позорной,

Срывали с остова истлевшие куски.

И морды вверх подняв, под этим трупом вкруг

Кишели жадные стада четвероногих,

Где самый крупный зверь средь стаи мелких многих

Был главным палачом с толпою верных слуг.

А ты, Цитеры сын, дитя небес прекрасных!

Все издевательства безмолвно ты сносил,

Как искупление по воле высших сил

Всех культов мерзостных и всех грехов ужасных.

Твои страдания, потешный труп, — мои!

Пока я созерцал разодранные члены,

Вдруг поднялись во мне потоки желчной пены,

Как рвота горькая, как давних слез ручьи.

Перед тобой, бедняк, не в силах побороть

Я был забытый бред среди камней Цитеры;

Клюв острый ворона и челюсти пантеры

Опять, как некогда, в мою вонзились плоть!

Лазурь была чиста, и было гладко море;

А мозг окутал мрак, и, гибелью дыша,

Себя окутала навек моя душа

Тяжелым саваном зловещих аллегорий.

На острове Любви я мог ли не узнать

Под перекладиной свое изображенье?..

О, дай мне власть, Господь, без дрожи отвращенья

И душу бедную и тело созерцать!

СТАРИННАЯ ВИНЬЕТКА

Амур бесстыдно и проворно

На череп мира сел,

Как царь на троне, и задорно

И беззаботно смел;

Хохочет он — и выдувает

Рой круглых пузырей,

И каждый в небо уплывает,

К другим мирам, скорей.

Но каждый хрупкий шар, сверкая,

Высоко вознесен,

Вдруг лопнет, душу испуская,

Как золотистый сон.

И каждый раз, вздохнув глубоко,

Печалится мертвец:

— Игре веселой и жестокой

Настанет ли конец?

Иль ты, палач, не замечаешь,

Что в воздух вновь и вновь

Мой мозг безумно расточаешь

И плоть мою и кровь!

Творец! анафемы, как грозная волна,

Несутся в высь, к твоим блаженным серафимам.

Под ропот их ты спишь в покое нерушимом,

Как яростный тиран, упившийся вина!

Творец! затерзанных и мучеников крики

Тебе пьянящею симфонией звучат;

Ужель все пытки их, родя кровавый чад,

Не переполнили еще твой свод великий?

Исус! Ты помнишь ли свой Гефсиманский сад?[110]

Кому молился ты, коленопреклоненный?

Тому ль, кто хохотал, заслышав отдаленный

Позорный стук гвоздей, твоим мученьям рад?

Когда божественность безумно осквернялась

Развратом стражников и гнусной сворой слуг,

Когда шипы венца вонзились в череп вдруг,

Где человечество несметное вмещалось,

Когда повиснул ты, и тела тягота

Двух рук раскинутых вытягивала жилы,

Когда кровавый пот струил твой лоб унылый,

И стал посмешищем вид твоего креста:

Тогда мечтал ли ты о той поре счастливой,

Когда, свершая свой божественный обет,

Ослицей нежною ты был влеком, твой след

Цветами убран был и ветками оливы;

Когда ты весь был гнев, когда рука твоя

Всех этих торгашей безжалостно разила?

Боль угрызения не раньше ли пронзила

Твое ребро, Исус, чем острие копья[111]?

— Я брошу этот мир без слез, без огорчений:

Здесь бьется жизнь, с мечтой деянье разлуча;

Пусть, обнажив свой меч, я сгибну от меча, —

О Петр, клянусь, ты прав в безумьи отречений!

I

Род Авеля! ты ешь и пьешь,

Твой взор согрет улыбкой Бога;

А ты, род Каинов, ползешь,

И смерть в грязи — твоя дорога!

Род Авеля! твой щедрый дар

У Серафима нос щекочет;

Род Каина! проклятых кар

Твоих убавить Бог не хочет!

Род Авеля! твой сев возрос,

Твой тучен скот — и пышны оба;

Род Каина! как старый пес,

В тебе рычит твоя утроба!

Род Авеля! зимой очаг

Тебя согреет в должной мере;

Род Каина! ты вечно наг,

Ты, как шакал, дрожишь в пещере.

Род Авеля! и плоть и кость

Твои, любя, потомство множит;

Род Каина, весь — страсть и злость,

Чужой восторг лишь видеть может!

Род Авеля! в лесах клопы

С тобой поспорят в размноженьи;

Род Каина! не все ль тропы

Тебе сулят изнеможенье?

II

Род Авеля! Твой труп пожрут

Земли дымящиеся недра;

Род Каина! за гнет и труд

Твой враг тебе заплатит щедро!

Род Авеля! в последний миг

Что меч, коль вкруг рогатин много?

Род Каина небес достиг