Я богохульствовал давно!

Ни взгляд прелестницы, изысканный и нежный,

Скользящий вкрадчиво, как белый луч луны,

На лоне озера родивший рябь волны,

Купающей в себе красу луны небрежной,

Ни тощий кошелек в кармане игрока,

Ни жадный поцелуй иссохшей Аделины,

Ни отзвук музыки, как дальний стон кручины,

Нас опьяняющий и сладкий, как тоска,

Нам не заменят твой пронзающий бальзам,

Бутылка; он, на дне глубоких недр сокрытый,

Льет в душу молодость, и жизнь, и гордость нам,

Спешит восстановить поэта дух разбитый…

Вино, хвала тебе! ты — гордость бедняков,

Ты превращаешь их в ликующих богов!

Как сверкает небесный простор!

Без узды, без кнута и без шпор

Конь-вино мчит нас в царство чудес

В феерическом блеске небес!

Мы в кристальной дали голубой,

Как два Ангела, реем с тобой,

От горячки сгорая, летим,

Уловить дальний призрак хотим.

Чуть колышимы мягким крылом,

Увлекаемы вихрями грез,

Мы мечтаем, мы бредим вдвоем,

Чтобы вихрь нас в безбрежность унес,

Чтоб со мною достигла и ты

Заповедного рая мечты!

Меня преследует Злой Дух со всех сторон;

Неосязаемо вокруг меня витая,

Нечистым пламенем мне грудь сжигает он;

Я им дышу, его вдыхая и глотая.

То, образ женственно-пленительный приняв,

Когда душа полна святого вдохновенья,

Весь — лицемерие средь мерзостных забав,

Мои уста сквернит напитком преступленья;

То истомленного от взоров Бога прочь

В пустыни мертвые, где скука, страх и ночь,

Уводит силою таинственной внушенья,

То вдруг насмешливо являет предо мной

Одежд нечистых кровь и ран разверстых гной,

И час кровавого готовит Разрушенья.

КАРТИНА НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА

Где над флаконами нависли складки тканей,

Где платья пышные влачатся по земле,

Где кресел чувственных и строгих изваяний

Недвижен смутный строй в полупрозрачной мгле;

Где в душном воздухе искусственной теплицы

Подстерегает Смерть и дышит верный яд,

Где, заключенные в стеклянные гробницы,

Букеты льют, как вздох предсмертный, аромат —

Простерт безглавый труп: кровавою струею

Подушки напитав, как будто берега,

Он вспрыснул простыни багровою росою,

Как свежей влагою иссохшие луга.

Как сонмы в сумраке кишащих привидений,

Чья бледность странная приковывает взор,

Сверкая множеством роскошных украшений

На груде черных кос, закрученных в узор,

Немая голова, как лютик, возле ложа

Поставлена на стол, бессмысленно-мертва,

И смутно-беглый взгляд, как сумрак, грудь тревожа,

Случайно вырвавшись, горит едва-едва.

На ложе брошен труп, бесстыдно и небрежно

Раскрыв сокровища таинственных красот:

Природы пышный дар, чья прелесть неизбежно,

Как роковой закон, к погибели влечет.

Как память прошлого, ей ногу облекает

Расшитый золотом, чуть розовый чулок,

И в сумрак комнаты подвязка устремляет

Алмазный, острый взор, как вспыхнувший зрачок.

Все говорит: и труп, бесстыдно-одиноко

На ложе брошенный, затопленный в крови,

Портрета мрачного предательское око —

О черном призраке чудовищной любви,

О дикой оргии, когда при взрывах смеха

Огонь лобзания воспламеняет ад,

И им в ответ звучит сочувственное эхо

Тех падших ангелов, что в складках штор кружат.

Как тонки линии плеча, где дерзновенно

Отпечатлели след кровавые струи!

Как в чуткой талии красив изгиб мгновенно

Развившихся колец встревоженной змеи!

Как молода она!.. Душой опустошенной

Вся — скуки тягостным объятьям предана,

Порывам похоти и страсти исступленной,

Быть может, отдалась, безумствуя, она?

Иль нечестивец тот, в любви всегда упорной

Не истощив до дна ненасытимый пыл,

Ее холодный труп, недвижный и покорный,

Страстей безмерностью бесстыдно осквернил?

Скажи, нечистый труп, ужель своей рукою

Он эту голову за пряди кос поднял,

Ужель лобзания, не дрогнувши душою,

Губами жаркими с холодных губ собрал!

Вдали от шуток злых толпы и поруганья,

От любопытного и праздного судьи,

Вкушая вечный мир, спи, странное созданье,

В могиле роковой, в холодном забытьи!

Он обойдет весь мир, но всюду к изголовью

Приникнет образ твой, тревожа смутный сон,

И не изменит он тебе, такой любовью

С тобою, верная до гроба, обручен!

Как тварь дрожащая, прильнувшая к пескам,

Они вперяют взор туда, в просторы моря;

Неверны их шаги, их руки льнут к рукам

С истомой сладостной и робкой дрожью горя.

Одни еще зовут под говор ручейков

Видения, полны признанья слов стыдливых,

Любви ребяческой восторгов боязливых,

И ранят дерево зеленое кустов.

Те, как монахини, походкой величавой

Бредут среди холмов, где призрачной гурьбой

Все искушения плывут багровой лавой,

Как ряд нагих грудей, Антоний[104], пред тобой;

А эти, ладонку прижав у страстной груди,

Прикрыв одеждами бичи, среди дубрав,

Стеня, скитаются во мгле ночных безлюдий,

С слюною похоти потоки слез смешав.

О девы-демоны, страдалицы святые,