некогда город, населенный Чудью. Новгородцы, расселяясь по реке, выбрали у соседки предгорье, как место удобное и картинное. Первые годы соседи жили в миру, да строптива была Чудь... Задумали люди свободные, люди торговые и корыстные избыть лихих белоглазых соседей и для этого дождались зимы морозной и крепкой. Прямо против городка Чудского, на реке Мезени прорубили они лед поперек всей реки и сделали таким путем широкую полынью. И погнали они Чудь из города в ту сторону, где лежала эта полынья; провалилась вся Чудь от мала до велика, потонула. Стало то место реки называться Кровяным плесом (называется оно этим именем и до сегодня), и прослыла деревушка новгородская Чудьпалой за тем, что тут последняя-де Чудь пала». Аналогичных преданий весьма много. Очевидно, что Чудь здесь выступает в страдательной роли, она подвергается нападению, насилию, даже уничтожению.

Любопытно отметить, что отношения русского, саамского и коми-зырянского населения к Чуди преданий отмечено рядом таких черт, которые важно оттенить. Прежде всего Чудь мыслится в качестве народа, реальность существования которого в прошлом почти не вызывает сомнений (особенно в тех районах, где «культура преданий» наиболее интенсивна, где они раньше широко бытовали). Элемент недоверия, иронии по отношению к рассказываемому, взгляд на него как на сказку, если и чувствуется, то не в оценке факта существования Чуди (это, повторяем, в фольклорной традиции не подвергается сомнению), а скорее в понимании обстоятельств конкретных деяний Чуди. С другой стороны, Чудь этих же преданий является в сознании их носителей как нечто такое, что по своей природе в одно и то же время и священно, и греховно.

Это последнее наблюдение, впервые, как кажется, сделанное H. Н. Харузиным, полностью подтверждается всей суммой имеющихся материалов. Указанная двойственность, противоречивость образа Чуди, возникновение которой вполне объяснимо историческими причинами, не может не подкрепить тот общий вывод, что в целом предания носят характер не только сказочно-поэтический, но и исторический, хотя историчность, может быть, на первый взгляд, кажется сокрытой известной дымкой легендарности.

Двойственность отношения к фольклорному наследию свойственна всякому устнопоэтическому творчеству. Но в конечном счете любое фольклорное произведение содержит в себе отражение исторической действительности. В. Я. Пропп в одной из своих работ убедительно доказал, что даже волшебные сказки своими корнями связаны с определенными историческими условиями и этапами развития общества. Весь вопрос в том, какова степень этой историчности, зависящая в свою очередь от того, с каким фольклорным жанром мы имеем дело: мера историзма, присущая волшебной сказке, несомненно, неодинакова со степенью его, свойственной былинам, рунам или историческим преданиям.

Чтобы нагляднее продемонстрировать историчность преданий о Чуди, приведем текст, записанный в дер. Вехручей во время поездки к северным вепсам (рассказчик вепс, сообщивший этот вариант, слышал его от слепого; другой вариант записан в той же деревне, но происхождение его неизвестно). «Давно, еще во времена Василия Темного и княжеских междоусобиц, вепсы — «Чудь белоглазая» — жили в пределах Новгородского княжества. Князья взымалп с них большую дань. Тогда вепсы решили уйти из-под их влияния. Они пошли на Андомское побережье.[27] Князья Новгорода поняли, что вепсы будут им мешать теперь, когда они ушли из-под их влияния. И с помощью обещаний они сделали так, что вепсы решили вернуться на старые места. Под Каргополем их встретила княжеская дружина, чтобы полностью разгромить вепсов. На месте этого сражения остались многочисленные могильники. После этой княжеской милости вепсы пошли в леса Карелии. Они разгромили монастырь на Муромских островах, захватили их ладьи и переправились на зап[адный] берег Онежского озера, где они теперь живут».[28]

Приведенное вепсское предание о Чуди представляет несомненный интерес, и этот интерес троякого рода. Раньше всего бросается в глаза ч определенное книжное влияние на данный вариант, заметное и в стиле изложения, и в самом характере повествования. Упоминание столкновения под Каргополем, подавление самостоятельности Чуди и проч. — все это, быть может, отражает источники, подобные житию Кирилла Челмогорского,

если не само житие.[29] Эпизод с разгромом Муромского монастыря находит себе подтверждение в сообщении о Чуде «жития» Лазаря Муромского, происходящем из Пудожского края. Вместе с тем перед нами все же устное предание, в котором идейные акценты смещены в пользу действующей в нем Чуди, что весьма существенным образом отличает его от упомянутых книжных вариаций. Наконец, что теперь нас более всего интересует, вепсский вариант совершенно лишен фантастического элемента и, напротив, сплошь наполнен историческим содержанием. Мы видим «княжеские междоусобицы», «времена Василия Темного», воспоминание о жительстве вепсов — Чуди в «пределах Новгородского княжества», довольно точную топографию событий. Конечно, историческая действительность рисуется здесь очень свободно, но мы и не вправе ожидать от фольклорного произведения воссоздания совершенно точной картины прошлого. Как бы то ни было, характер повествования, по-видимому, едва ли вызовет какие-нибудь сомнения: это именно историческое предание, и в данном отношении оно нисколько не выделяется из всей массы фольклорных преданий о Чуди.

Приглядываясь к фольклорному материалу, нетрудно заметить, что сюжетная разработка, особенно в сказаниях об активной Чуди, остается здесь еще на сравнительно невысоком уровне. Как правило, повествование очень эпично, изложение лапидарно. Берется лишь самый факт, событие, и передается с предельным минимумом сопутствующих и оттеняющих обстоятельств. Художественная мотивировка тех или иных коллизий либо отсутствует вовсе, либо выражена в самом эмбрирнальном виде. Ее зачатки настолько еще слабо разработаны, что по существу не оторвались от своей реальной исторической основы. События и факты почти вовсе не персонифицированы в каком-нибудь определенном действующем лице, лишь в предании, пересказанном Е. В. Барсовым, фигурирует имя героя. «Первые народные предания о Чуди слышатся в Тихманском приходе Вытегорского уезда. Здесь крестьяне указывают Аминтову дорогу, по которой бежали в пределы каргопольские толпы Чуди под предводительством своего вождя Аминта, будучи преследуемы жителями Вытегорского уезда; они были догнаны у озера Лача и вконец разбиты».

Однако этот факт — редчайшее исключение. Мы уже имели случай однажды заметить, что в вепсских преданиях о Чуди речь идет о народе в целом, а не об отдельных героях.Здесь же следует добавить, что в преданиях, записанных у русских, саамов и коми-зырян, это явление наблюдается столь же отчетливо.

Если имена героев преданиями не сохранены, то тем более в них отсутствует (как общее правило) разработка образов конкретных персонажей. По одному этому признаку легко отличить типичное предание о Чуди в его «чистом» виде от встречающихся, хотя и немногочисленных, контаминаций их с произведениями устного народного творчества, имеющими несколько иную историю формирования и структуру, — с так называемыми чудскими преданиями о «панах» в их наиболее поздней разновидности.

Такие