Дэйв отступает назад к двери.

– Может, я пойду позову сестру?

– Оставайся здесь. Я пойду. – Будь я проклята, если позволю ему оставить меня тут одну.

Дэйв с выпученными глазами мотает головой:

– Ни за что.

Я хватаю его за руку и тащу к двери.

– Хорошо. Мы пойдем вдвоем.

Мистер Гриффит уже готов начать третий раунд своих леденящих кровь завываний, когда мы вылетаем в холл и врезаемся в сестру в бледно-розовой униформе.

– О, слава богу, – восклицаю я. – С мистером Гриффитом что-то не так.

– С ним все хорошо, просто он опять волнуется. – Она обходит нас и удаляется по коридору, ее кроксы скрипят по грязному линолеуму. – С ним так всегда.

Опять? Дэйв хмурится, и я тоже.

– Вы не собираетесь помочь ему? – кричу я ей вслед.

Сестра останавливается, глубоко вздыхает и тащится назад. Бросив на нас недобрый взгляд, она скрывается в палате. Как только она уходит, мы с Дэйвом обмениваемся взглядами и направляемся прямиком к лестнице.

– Да уж, не буду врать, – говорит Дэйв, когда мы оказываемся на лестнице, – я рад уйти отсюда. У меня от всего этого мороз по коже. Депрессивное место, правда?

– Как и мой свекор. – Я говорю это и тут же поправляю сама себя: – Или, вернее, его болезнь.

Выражение лица Дэйва смягчается.

– И жизнь тоже, милая.

Я вздыхаю, спускаясь еще на один марш.

– Я знаю.

Когда дело касается моего свекра, поводов для депрессии хоть отбавляй.

– Мы можем попробовать поговорить с ним завтра. Может быть, стоит принести с собой какие-то фотографии или газетные вырезки, которые всколыхнут его память, а сейчас…

– Думаю, в управление полиции. Потом…

– Нет, я имел в виду твоего свекра. Разве ты не должна, ну я не знаю, что-то для него сделать?

– Что, например? Я только вчера узнала о его существовании, и не похоже, что у них с Уиллом были близкие отношения. Мне жаль этого человека, но здесь о нем заботятся.

– О, это, по-твоему, так называется? Сделай одолжение, пообещай мне, что я никогда не окажусь в месте, где воняет консервированным горошком и грязными подгузниками, ладно?

По мере того как он говорит, во мне растет чувство вины, а вместе с ним раздражение из-за того, что он мог предположить, будто я не хочу позаботиться о свекре, о существовании которого даже не знала.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – говорю я, выходя в вестибюль. – Поселила его комнате для гостей?

– Не глупи. Но для него наверняка можно найти место получше.

– Миссис Гриффит? – окликает нас сестра из-за стойки регистратуры, прерывая наш спор прежде, чем он успевает перерасти в перепалку. Она выкладывает на стойку папку с зажимом и протягивает ручку.

– Если не возражаете, нужно заполнить кое-какие бумаги.

– О, конечно, – морщусь я. – А что за бумаги?

– Мы только хотим быть уверены, что у нас есть все сведения о ближайших родственниках мистера Гриффита и что вы осведомлены обо всех услугах, которые он получает.

Я беру ручку и перелистываю страницы – контактная форма, формы государственной программы «Медикэйд» для малоимущих граждан, форма о конфиденциальности и финансовой незаинтересованности. Стандартный набор, хотя мне не до конца ясно, почему я должна заполнять что-то из этого.

– Для чего это?

– Провиденс-Хаус – это дом престарелых, а это означает, что мы обеспечиваем общий уход за пожилыми людьми с разными заболеваниями. Наши медсестры могут ухаживать за больными с деменцией, но мы на этом не специализируемся.

– Тогда почему мистер Гриффит находится здесь?

– Потому что в учреждениях, которые предназначены для людей с расстройствами памяти, также нет мест, финансируемых за счет «Медикэйд», или же лист ожидания там очень длинный.

– Понятно. – Ничего мне не понятно. Также? Мне не нравится эта женщина или то, на что она намекает. – Вы намерены вышвырнуть мистера Гриффита вон?

– Пока мистер Гриффит соответствует требованиям «Медикэйд», он может оставаться здесь столько, сколько необходимо. Я только говорю, что, если у вас есть средства на его содержание, его можно было бы перевести в комнату побольше или даже в другое заведение, которое лучше приспособлено для конкретных потребностей пациентов с болезнью Альцгеймера. Я полагаю, что вы, как его невестка, возможно, хотите, чтобы последние месяцы он провел в наиболее комфортных условиях.

Теперь все встает на свои места, и я кладу ручку поверх стопки бумаг.

– Вы просите у меня денег?

– Конечно нет. Хотя мы принимаем пожертвования.

– Дайте угадаю. Только наличными?

Ее губы расползаются в слащавую улыбку.

– Здесь это многое решает.

Когда мы подходим к машине, меня уже трясет от злости. В буквальном смысле слова. Я вся дрожу от макушки до пяток.

– Не могу поверить, что сестра просто вымогала у меня деньги.

Дэйв нажимает на кнопку открытия дверей и через крышу машины бросает на меня взгляд, который говорит: «А я могу».

Я падаю на пассажирское сиденье, кидаю сумку на пол и с силой захлопываю за собой дверь.

– А ты видел, как вела себя сестра наверху? Будто успокаивать возбужденного старика со спутанным сознанием – это неприятная повинность. Не хочу даже думать о том, как они ведут себя, когда никто не видит. Наверное, они слишком заняты просмотром «Домохозяек» в комнате отдыха, чтобы обращать внимание на пациентов. И уж точно им недосуг помыть пол или побрызгать вокруг освежителем воздуха.

– Думаю, ты не далека от истины. – Дэйв дает задний ход и закидывает руку на спинку моего сиденья. Поворачиваясь назад, чтобы посмотреть в заднее окно, он встречается со мной взглядом. – И поэтому я рад, что ты заплатила этой сучке.

– Пять рабочих дней? – переспрашиваю я женщину-офицера за стойкой отдела по работе с запросами граждан, я уже почти кричу, и причиной тому не только разочарование. Вестибюль Управления полиции Сиэтла представляет собой громадное пространство из бетона и плитки, а шум, производимый входящими и выходящими из здания людьми, заставил меня пожалеть, что я не прихватила с собой беруши. – Почему на то, чтобы снять копию с дела о происшествии, которое случилось пятнадцать лет назад, должно уйти пять дней?

– Нет, через пять дней мы свяжемся с вами по поводу вашего запроса, и независимо от результата вам будет необходимо оплатить возникшие расходы. Мы также сообщим вам, если какие-то записи или фрагменты таковых не подлежат раскрытию. В этом случае они будут изъяты или соответствующим образом отредактированы.