Он обнял меня и поцеловал в висок…

Я со всей дури хлопнула дверцу новой бэхи и, не оборачиваясь, ушла.

— Сука, — все с тем же оскалом, наверное, изрек он.

На что я вслух ответила:

— Сам сделал…

Скрутив в тонкую трубочку семьдесят листов псевдоинтеллектуального текста, я направилась к подъезду.

Я открыла дверь в темную квартиру и, не зажигая свет, прошла по широкому коридору, хранившему на своих стенах множество зеркал, к себе в комнату, в кладовую моих рассказов, картин и таблеток. И только сейчас я почувствовала себя в своей тарелке.

Я не могла выкинуть из головы Романовича. Ну не мог он меня сдать.

Я подумала, что надо просто наблюдать за Алеком. Он даст какой-то знак. Ну не может он не пропалиться.

Фиолетовые, гладкие до безобразия стены носили на себе картины без рам — сама рисовала; картины — это настроение в красках и узорах, запечатленное на холстах, огромных ярких холстах; только одна картина выбивалась из общего настроя — портрет Марецкого. Поэтому и находился он за пишущей машинкой, которая раритетно стояла на подоконнике, вроде как напоминая, что надо писать.

Красные шторы были задвинуты до упора, с такой же яростью алый плед тешился на зеленом диване, но о том, что он был зеленый, никто и не догадывался. Меня последнюю пару дней манит красный.

Вчера ночью я много писала, распечатывала, уходила на кухню курить и редактировала, потом возвращалась, правила. А слова… Они все срывались с губ, падали по рукам на клавиатуру и воскресали на экране… В шесть утра на меня что-то нашло и я собрала все листы А4 и устроила словесный дождь, я бы даже больше сказала — ливень. Я подбрасывала эти чертовы воспоминания к белоснежному, как бумага, потолку, и они падали вниз, краями царапая кожу, а буквами — что-то возле сердца. Может, это был желудок. Все-таки я слишком мало ем.

Я была где-то между строк. И между двумя мужчинами, которые разукрасили мою жизнь, а Макс даже оставил синяк на щеке. Но тональный крем спасет от всех проблем.

Позвонили в дверь. Так звонил только один человек — Романович. Коротко, как будто жадничая отдать еще одно прикосновение безжизненному звонку.

Алек, как всегда, спросил:

— Ты одна?

— Нет. Уже нет.

Мы прошли на кухню. В первый раз за долгое время он не ждал моего предложения перекусить, а сам полез в холодильник. Нехороший знак.

Он с самодовольным видом поставил разогреваться блинчики. Я же стояла и наблюдала, иногда улыбаясь. Почти про себя, а точнее, во все тридцать два зуба.

Я сохраняла задумчивое молчание, страшно не хотелось его нарушать. Сложнее было не засмеяться, когда он перепутал сметану с ряженкой, но вовремя опомнился. А жаль. Было бы еще смешнее.

Алек сидел за стеклянным столом, в полумраке кухонного света. Совсем счастливый, умиротворенный, почти честный. От него пахло Armani.

— Скажи, а как получилось, что вы тогда поехали в тот же ресторан, где мы были с Жанной?

— Да было забавно, в «Fame» не было столов, и, когда разворачивались, решили зайти именно туда. А что такое?

— Как ты считаешь, случайности бывают?

— Они подстроены или нами, или судьбой. А так не знаю. А чего такое? И как твоя беда?

Он опять не воспринял меня всерьез, и именно это доказывало, что он был ни причем. Что-то съежилось при мысли о том, сколько зла я успела пожелать ему за эти два дня.

— А-а-а. Почти не сплю и почти не ем. Как всегда. Да ладно, не хочу рассказывать… Хочешь почитать мой рассказ про трамваи?

— Почему трамваи?

— Не хочу писать про людей.

Он прошел в комнату, где горел только ночник над огромной белой кроватью… И монитор с открытым рассказом…

Он сел на стул и мягко положил длинные пальцы на мышку, которая, если бы могла, заурчала от удовольствия.

— Зачем ты стер свой рассказ?

— У тебя тут коряво трамвай описан…

— Не уходи от темы…

Придерживая правой рукой спинку стула, я переступила левой ногой его туловище и спиной загородила экран…

— Просто это был импульс, а потом… Короче, не заморачивайся.

— Ты первый раз написал что-то длиннее поздравительной открытки и просишь меня не заморачиваться?

— Ты сказала, что не читаешь мужчин, с которыми спишь.

— Вот ты двадцать пятый кадр все-таки… Это не я сказала, а Настя, которая спала в половиной творческой команды журнала Maxim. Хотя я тоже не люблю читать «ЖЖ» мальчиков, с которыми случайно спала.

— Опять слово «случайно». Оно как паразит в твоем лексиконе.

— Скорее, откровенный паразит в жизни. Так скажи, почему ты не хочешь, чтобы я читала тот рассказ?

Он рукой провел по моей ноге, все еще другой рукой держа мышь. И что он в ней нашел?

Алек явно не хотел отвечать. А это был еще один аргумент, доказывающий его невиновность. Вердикт: помиловать.

Осознав, что под длинной черной туникой нет нижнего белья, он, наконец, отпустил компьютерное животное. Его руки медленно шли по спине, еле касаясь, сквозь легкий хлопок я чувствовала каждый изгиб его ладоней. Мои же руки скользили по ливням волос, терялись возле плеч и уходили ниже. Все легко, завораживающе — в тонких полуприкосновениях, сквозь которые чувствуешь, что происходит под кожей. Ну и вообще, что происходит. Он дотронулся языком за ухом, я чувствовала кожей шеи его нос, а дыхание чуть колыхало длинные соломенные волосы, мои, естественно. Я чуть отпрянула от его тела, посмотрела немного загадочно, схватила стопку бумаг чужой жизни, лежащую на клавиатуре, и кинула прочь. Она рассыпалась, дополнив мой черно-белый ковер, хотя скорее бело-черный, если судить по процентному соотношению цветов.

Со стула мы соскользнули на пол… И там, среди букв, строк и эмоций, откровений и поэтической лжи, рождались новые этюды, пока на уровне сплетения тел, срывающегося белья и прерывистого дыхания, мягких губ и играющих поцелуев… То, что потом дождем упадет на пол… Пока там были мы…

Под утро мы уснули. Но, как известно, стоит только погрузиться в мягкую и нежную полудрему, как тут же что-то нарушит это сладостное молчание… Зазвонил мобильный. На часах не было и пяти. Романович так и не проснулся, а я пошла по литературному ковру искать затерявшийся в белом, снежного цвета, телефон. Это был Макс…

— Ты прочитала? — все тем же улыбающимся голосом спросил он.

— И так тоже можно сказать, — ответила я, нажала на сброс и кинула телефон в сторону, и даже снова уснула. Во сне мне страшно хотелось есть. Все-таки желудок, а не сердце, руководит нашей жизнедеятельностью.