— Зачем ты все это говоришь?

— Уйди, пока не поздно, забудь. Пойми, иначе либо он, либо я испортим тебе жизнь. Я-то знаю себе цену. Недавно перевела ее в евро!

— Попробуй. Поверь, я сама разрушаю свою жизнь! И ни ты, ни твой муж ничего мне не сделаете! А в евро жизнь оценивается, только когда тебя заказывают.

— Так остановись. И кстати, ресторан, где вы были с Максимом, закрыли.

Я ушла. Откуда она знает про ту нашу встречу и что, черт всех подери, здесь происходит?

Мне надо было спускаться, потому как я боялась, что Линда либо получит моральный шок, либо набьет морду Карине. Второе, конечно, было больше мне по душе. Но только не сейчас.

У двери меня поймал Макс, сказав, что скоро приедет. Поцеловал в висок и улыбнулся спускающейся по лестнице Гарнидзе. Он не заметил слез в моих глазах, он ничего, кроме своих желаний, не замечает.

* * *

Мы пешком, без зонта, капюшона и поимки такси, шагая вялыми рывками по переулкам, кое-как доползли до «Печки» и заказали по супу. Ни я, ни Линда не сделали и телодвижения для того, чтобы поработать ложками.

— Скажи, неужели все врут? Неужели каждый что-то скрывает? Неужели все, чем мы жили, не более чем иллюзия?

— Не гони только. То, чем мы жили, было до того, как мы стали взрослыми. А повзрослели мы год, ну два максимум, назад. И сделали нас взрослыми не аборты, не венерические болезни, а встреченные люди. Согласись.

В конце концов, именно люди принесли болезни и аборты.

Когда сидишь возле тех самых дверей, где раздают диагнозы, вспоминается Саманта из «Секса в большом городе»: она упала в обморок еще до оглашения диагноза. Мы с Линдой оказались сильнее при этой проверке на прочность, а точнее, на чистоту в отсутствие душевного покоя.

Я лечилась две недели антибиотиками, и все прошло. Сейчас мы дружно с подругами обсуждаем эрозию шейки матки. Тогда это казалось апокалипсисом.

Тогда мы с Линдой поклялись не разглашать информацию об абортах и венерических заболеваниях. Я вдруг представила себе коалицию двух швабр, вскрывающих картотеки моей гинекологички, их разговоры с Вовой на тему трихомоноза.

Мы все врали друг другу.

Подошел официант невысокого роста и спросил, все ли в порядке — он признался, что был готов идти орать на повара.

— Да нет. Просто нет аппетита!

— Диета! — выпалила Линда, сплюснув ладонями щеки, дабы показать официанту наличие жировой прослойки даже на лице.

— Что тебе сказала Гарнидзе?

— Что я повторяю Кирин опыт… Слушай, у меня такой вопрос. Ты боишься чего-нибудь?

— Я боюсь, что у тебя крышу снесет.

— И я перережу вены, лежа по центру своей комнаты. Ты этого боишься?

— Маша, он получил в наследство немало. У него есть мотив.

— А я ему зачем?

— Не знаю, может, правда зацепила.

— Скажи, ты что, серьезно в это веришь?

Я позвонила Вове, стонами и воплями умоляла его, обещая познакомить с очень красивым голубым стилистом «Персоны лаб», достать результаты вскрытия. Или хоть как-то помочь.

Спустя три часа мы все так же сидели в «Печке». На улице как никогда лил дождь, и проезжая часть Остоженки напоминала каналы Венеции, а грязные неухоженные машины — серость течения дней. Было бы тепло и был бы Романович рядом, поиграли бы в «водолазов».

Приехал Вова:

— Можно тебя на полминуточки?

Я уже собиралась встать из-за стола, но передумала.

— Это Линда. Могила.

Точно не зря черный цвет надели.

— У нее вывих локтевого сустава и гематомы. Это косвенно может доказывать следы борьбы, но возможна и самая обычная бытовая травма.

Мы не могли проронить ни слова, пепел с Линдиной сигареты упал в суп. Главное, чтобы съесть, не додумалась. Она может.

— Но вот, что самое интересное: уголовное дело по просьбе родственников возбуждено не было.

Линда заплакала и начала просить прощения за тот дневник, который она украла. А я за то, что приволокла ее на занятия интуитивной живописью. А Вова вчера расстался со своим бойфрендом и тоже утирал платком слезы. Мы этого не удостоили своим вниманием. Тоже мне, проблема.

— Где мои шестнадцать?

— Это риторический вопрос? — также риторически спросил Вова. — И что делать будем?

Мы вернулись ко мне домой, взяли оставшийся кокаин, Линда через Глебастого намутила пару плюшек, купили две бутылки мартини и пришли к Вове. Я отключила телефон.

Может, к родителям переехать? Но мне, блин, уже не шестнадцать и они не решат моих проблем. Я была по уши в дерьме.

Последнее, что помню — это как мы пели Raining man. Аллилуйя! Я проснулась, я жива. Линда приятно дышит перегаром прямо мне в нос. Вова заперся в спальне. Лучше ему не видеть временных декораций его гостиной.

На часах было полседьмого, я встала ногой на разбитое стекло и подняла подушку, полностью увязнувшую своей кромкой в луже пролитого мартини.

Прошла по осколкам в сторону кухни, возле стены прислонилась рукой к обоям, а другой вынула пару маленьких осколков из ступни. На руке осталось немного крови — примерила этот цвет на свои вены. Ничего, кстати, смотрится. Жутко хотелось разбудить Вову, чтобы он дал таблеток и все прошло — просто отпустило, и волна пусть не радости, но благоговения прошла бы по ногам, позвоночнику, спряталась в мозгу и пустила в ворота к сладострастным снам. Он не спал, а ждал «Мою прекрасную няню» по СТС.

— О чем думаешь?

— О том, что я убью Настю за то, что она нас познакомила.

— Да ладно тебе, пока ничего страшного не случилось, — пробормотала я, забираясь с ногами на кровать. — Я думаю о Кире… Получается, близкий по обстоятельствам человек мог…

— Выходит, что так.

— Но она могла просто выпить таблеток, повеситься, да вариантов сколько угодно. Зачем все так усложнять?

Я забралась под пушистое одеяло к нему под бок.

— Посмотри на себя, чудо-юдо! Ты говоришь о смерти как об очередной пьяной выходке. А я их насмотрелся. Практика в Склифе — привозят человека, все стараются изо всех сил, переливают кровь, оперируют, подключают к аппарату искусственного сердца. Все врачи знают, что осталось жить ему сутки и ничего ты не сделаешь. А это твоя работа, и будь добр — выполняй. У родственников рождается надежда, а ты размышляешь, как бы эту надежду деликатно убить.

— Мне плохо.

— А кому сейчас легко?

Вовина квартира похожа на дом после апокалипсиса. Это тоже временное. На полу в комнате разбитый стакан с мартини, жидкость из которого давно вылилась на пол. После моего шуточного стриптиза для Линды кухня засыпана одеждой, везде окурки, таблетки, пепел, стаканы, бутылки, пустые и не очень пакеты с соком и мысли. Последнего было больше всего, они прятались по углам, высовываясь лишь вопросами из-за диванов.