В этом Свифт пошел вслед за Лейбницем, который считал, что научный спор нужно решить с помощью бумаги, пера и вычислений. По-английски его тезис звучит так:

Gentlemen, let us compute!

Услышали треск – что-то случится. Если было непонятно, что именно издает подобные звуки, то беда придет оттуда, откуда вы ее совсем не ждали. Услышали, как трещат дрова в камине, – придет дурная новость, связанная с членами семьи. Трещали швы в одежде – вы обеднеете и будете экономить даже на самом необходимом. Услышали треск деревьев в лесу – значит, на вас лично или на ваш дом надвигается беда, будьте предельно осмотрительными.

Толкователь сновидений Хассе

…Математик объясняет, писатель рассказывает, художник показывает, а джазовый музыкант творит синкопу. Там, в синкопе, все – во всем, и завершение пути – начало. Музыкант каждый раз слышит мелодию иначе, и каждый раз исполняет по-новому, сколько бы ни приходилось повторять. Такой метод непрямых касаний, волнообразного перетекания из темы в тему, есть синкопа.

Несовпадение, сдвиг ритма – закон искусства, где все варианты мелодии сходятся в бесконечности. Звучащее время синкопы выстроено не линейно – оно не имеет прямой перспективы. Налицо перспектива обратная: жизнь «оттуда» движется на встречу с земной. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Невозможно в джазе дважды сыграть одну и ту же тему. И чем удаленнее ты на пути, тем оказываешься ближе.

Само время играет блюз. Джазовый музыкант творит в четырех измерениях. Мелодия вьется по спирали, закручена, словно скрипичный ключ или горло валторны.

Порой кажется, будто музыка помещена за туманным стеклом беззвучия, где сон-воспоминание живет жизнью силуэта, китайской тени.

Воспоминания – блюз. В мире мелодии, как в хорошей книге, образы творят сами себя из себя, меняясь из повтора в повтор – так круги отброшенного в воду камня расходятся бесконечно.

Синкопа туманна, будто запотевшее стекло на осенней веранде. В мелодии сырость ночного сада, нота ночи, затаенный город, где так чутко вслушиваешься в звук собственных шагов, тщательно избегая сбоя алгоритма.

Все подчинено полиритмии. Сильные доли аккомпанемента «выдавливают» ноты в междолевые пространства.

Прошлое, настоящее, будущее, перекликаясь друг с другом, смещая сильную долю на место слабой, непрерывно повторяют, изменяют и возвышают сами себя.

Ритм – время.

Мелодия – пространство.

Синкопа – обратное время.

Ближний и Средний Восток – звук как «стон» («боль» стразны и распев) – «писк»;

Средняя Азия – звук как «шум» (тропического леса, моря и т. п.) и «гул»;

Южная Азия – звук как крик и дребезжание;

Центральная Азия – звук как вой (волчий), «кряхтение» и «скрип»;

Тропическая Африка – звук как «треск» и «крик».

Воплощением абсолютного движения, или проявления силы, в природе является звук «у».

И услышал я голос с неба, как шум от множества вод, как звук сильного грома; и услышал голос как бы гуслистов, играющих на гуслях своих.

Апокалипсис 14 глава

Через Уэбера и Колтрейна и через Концерт ре-минор Баха, через Книгу и через Икону, через Достоевского и через Шенберга люди слышат Божественный призыв!

Стены Иерихона обвалились, когда два поля – небесные джазовые трубы и земные звуки – образовали энергетическую воронку:

Само

Время

Играет

БЛЮЗ —

И теперь, и отныне змеится за стеклом

И зияет зигзагом трещины черный разлом,

И разгадка трещала, что мир привычный наш

Был иное ничто, как на стекле пейзаж.

В пестрой и отчасти хаотичной мозаике русских зарубежных СМИ 80-х нечаянно-негаданно объявилась рукописная газета «Назад». И не газета вовсе, а вроде бы так просто, стенгазетка. Пустяшный, одним словом, самодельный листок. Всего-то одна страничка, небрежно набранная, чудовищно сверстанная.

Газета «Назад» была создана русскими парижанами. Вокруг колыбели новорожденного собралась целая компания художников, поэтов, переводчиков – отчаянно веселая и неунывающая питерско-московская, а ныне парижская богемная братия, выброшенная на берег Сены третьей волной…

– Надо издавать свою газету, – сказал однажды признанный лидер парижского андеграунда поэт и художник Алексей Хвостенко.

Идея была принята на ура!

– Создадим настоящий желтый листок, – предложил Хвост. – И там будем оповещать о пьянках, о скандалах, о личных и общественных чрезвычайных происшествиях.

Так и порешили.

Как окрестить новорожденного?

– Пусть будет «Желтая акация», – предложил сперва Хвост. – Есть же романс «Белая акация», а наша газета будет «Желтая»…

– А что если назвать газету «Назад»? – предложила ваша покорная слуга. – А то все газеты называются «Вперед» да «Вверх»… А у нас – «Назад». Просто «Назад» – и все.

На том и порешили.

И вот, 14 декабря[41]1982 года наступил великий день!

Вышел в свет «Назад» —

«ОРГАН концептуально-танический, оптимально-индивидуальный, терпимо-религиозный, реакционно-передовой, уникально-исторический, постепенно-наступательный, защитно-махровый, ортодоксально-полемический, стремительно-негативный, утопически-наглядный, решительно недозволенный, абсолютно свободный и неподцензурный».

Поверх «шапки», как в газете «Правда», лозунг: «Мы лучше всех!»

В первом номере учредителями «Назад» был помещен манифест «Пнем пень!»

«Пнем пень!» – так говорят сегодня чернорабочие свободной русской газеты друг другу и своим читателям. Мы понимаем это не как лозунг, а как намерение. Ни в коем случае не следует толковать это изречение аллегорически. Пень – очевиден. Трухлявость его наглядна и вездесуща, но достаточно ли одного легкого пинка, чтобы он рассыпался?»

Газета «Назад» была чисто парижской. Она издавалась всего тиражом от силы в 50 экземпляров (их контрабандой множили на копировальной машине работники газеты «Русская мысль», входившие в состав редакции «Назад»). И вот – надо же! Читателей у нас было не занимать не только в Париже, но и за океаном, и по ту сторону Ла-Манша, да и в Москву с Ленинградом она попадала.