Это был незначительный проступок, мистер Холмс, и его вполне можно извинить, особенно учитывая, сколь выдающиеся достижения осуществил этот человек на стезе науки. Не думаю, что сей малоприятный инцидент способен нанести Джекилу существенный вред столько времени спустя.

– Напротив, профессор, – возразил Холмс, – так сказать, в ретроспективе, принимая во внимание угнетенный климат эпохи, в которую мы живем, подобная история вполне могла бы погубить человека положения Джекила. Вы нам действительно очень помогли. Потребую ли я слишком многого от сопутствующей мне сегодня удачи, если спрошу у вас имя молодой леди, что сопровождала Джекила в то достопамятное утро?

Профессор впервые за все время улыбнулся, несмотря на явную двусмысленность ситуации.

– Прошло тридцать лет, но я не настолько одряхлел, чтобы забыть имя Фанни Флэнаган и адрес ее все еще процветающего заведения на Мактавиш-плейс, номер триста тридцать три.

– Спасибо, профессор Армбрустер. – Холмс поднялся и обменялся с ним рукопожатием. Я тоже протянул старику руку, но вместо того, чтобы пожать ее, он лишь злобно на меня взглянул и пробурчал:

– Я бы посоветовал вам впредь не прикасаться к чужим пальто. – Он вновь обратил свое внимание на Холмса, державшегося за дверную ручку: – Поаккуратнее с дверью. Ее заклинивает.

– Я так и понял.

Мы спускались по лестнице, как вдруг Холмс остановился на площадке.

– Уотсон, – сказал он, – я кое-что забыл. Вы меня извините, если я поговорю с профессором еще немного? Вот и хорошо! – Он повернулся и живо пошел назад по коридору.

Я уселся на верхней ступеньке, закурил сигару и уже успел выкурить две ее трети, когда Холмс вернулся с выражением лица, которое я могу описать только как самодовольное. Пока мы спускались и шли по университетской территории, он не произнес ни слова. Возле медицинской библиотеки он подозвал кэб и, когда мы сели, велел:

– Дом триста тридцать три по Мактавиш-плейс, кучер, и поторопись. Этим леди еще нужно выспаться.

Наш возница, судя по всему, неплохо знакомый с местностью, не теряя времени, доставил нас в соседний неприглядный район, затерявшийся в лабиринте древних и современных строений, олицетворявших шотландскую столицу. Здесь, где в монотонной последовательности мелькали серые здания, каждое из которых будто было загорожено от проникновения дневного света еще более предыдущего, в том, что происходило за их запертыми дверьми, когда садилось солнце и загорались газовые фонари, не возникало ни малейших сомнений. За некоторыми из домов то и дело показывались веревки, увешанные свежевыстиранным исподним, словно нарочито развевавшимся на холодном ветру, бесстыдно оповещая всех об ожидающих внутри удовольствиях. Наконец мы остановились перед возвышающимся готическим зданием, некогда служившим изящным частным жилищем, но давно уже обветшавшим до состояния хибары, более соответствующей окружению. Над его сводчатым дверным проемом в побитом непогодой камне был высечен номер 333.

– Немного рановато, а, парни? – спросил сидевший на кучерском месте здоровенный шотландец, косо поглядывая на нас, пока Холмс расплачивался. – Они открываются только в восемь.

– Ну раз уж вам столь многое известно, быть может, вы окажете нам любезность и представите нас обитателям? – вежливо ответил сыщик.

Возница прорычал нечто невразумительное, дернул поводья и покатил по улице.

Очевидно, появление кэба в этом районе в подобный час было достаточно необычным, чтобы вызвать переполох, – я заметил, как там и сям по обеим сторонам улицы стали отдергиваться шторы. Когда мы направились к парадному входу дома номер 333, я сдвинул цилиндр на глаза и поднял воротник пальто. Холмс тихо рассмеялся.

– Вам не стоит беспокоиться, что вас узнают так далеко от дома, Уотсон, – заметил он. – Да и в любом случае вашим знакомым будет весьма затруднительно объяснить, что за дело привело их самих в этот квартал. Кроме того, вы привлекаете к себе гораздо больше внимания, действуя скрытно. – Он постучал в дверь медным кольцом, болтавшимся по центру.

Последовало долгое ожидание, затем раздались приближающиеся шаги, и дверь приоткрылась на щелку, явившую не многим более красивого карего глаза. Глаз этот оглядел каждого из нас с ног до головы, и только потом хрипловатый женский голос сообщил, что заведение закрыто.

Холмс снял шляпу и, к моему ужасу, представил нас обоих.

– Мы хотели бы поговорить с мисс Фанни Флэнаган, – продолжил он. – Леди все еще проживает здесь?

Какое-то время царило молчание, в течение которого единственный явленный нам глаз поблескивал подозрением. Наконец раздалось:

– Здесь нет таких. – И дверь начала закрываться.

– Это связано с делом Генри Джекила, мисс Флэнаган, – поспешно вставил Холмс.

Дверь замерла. На этот раз глаз засветился любопытством.

– Как вы догадались? – поинтересовался голос.

– Диалекты – моя специальность, мисс Флэнаган. За три десятка лет, проведенных в Шотландии, вам так и не удалось искоренить стойкий ирландский акцент.

– Вы из полиции?

– Нет, мы с доктором Уотсоном действуем от имени клиента.

– Генри Джекила?

– Все довольно сложно. Можем мы войти?

Последовала еще одна пауза. Наконец дверь открылась, и мы переступили через порог. Я снял шляпу и в изумлении воззрился на обстановку.

После нарочитой простоты фасада я оказался совершенно не готов к роскоши внутри здания. Пол застилал роскошный ковер – достаточно густой, чтобы щекотать лодыжки, – в то время как стены были наполовину обшиты очень старым дубом и увешаны прекрасными картинами маслом в замысловатых позолоченных рамках. Сии детали, однако, лишь служили усилению воздействия, оказываемого шикарными кожаными и бархатными креслами с окрыленными спинками, загадочно переливающимися столиками на изогнутых ножках да застекленными шкафчиками с фарфором и изысканными предметами искусства, коими была обставлена комната. В задней ее части вела на второй этаж изящная старая лестница, устланная густым пурпуром и сверкающая позолотой, а стену на противоположной стороне покрывали цветные гобелены, потемневшие от времени. То был дом, достойный если не короля, то по меньшей мере премьер-министра.

Однако законченность этой картине роскоши и изящества придавала все-таки наша хозяйка. Отнюдь не увядшая в пороке неряха, каковую я ожидал увидеть, Фани Флэнаган оказалась статной женщиной, облаченной в ниспадающий халат из темно-синего материала, переливавшегося на ней, пока она закрывала дверь и поворачивалась к нам, мельком открыв нашим взорам из-под каймы халата крошечную ступню, обутую в светло-голубой атлас. И хотя, основываясь на сведениях о ее прошлом, я заключил, что дама сия уже достигла зрелого возраста, ничто в изящной линии ее шеи или безукоризненно вылепленного овала лица не предполагало степенности матроны. И вправду, если бы не единственная серебряная прядь, блестевшая среди локонов ее красновато-коричневых волос, свободно падавших на плечи, я бы не дал ей больше тридцати пяти. Помимо этого, годы оставили на мисс Флэнаган свой отпечаток лишь в весьма обаятельных морщинках, появившихся в уголках ее глаз, когда она одарила нас хозяйской улыбкой. Если, подобно другим представительницам ее профессии, она и имела привычку пользоваться косметикой, то это не было столь очевидно.