— В следующий раз думай, что говоришь! — кричал Дитрих. — За такое у нас на костёр отправляют, считай, что легко отделался!

Здоровяка подняли и молча повели прочь со двора, а к друзьям подбежал Зигмунд.

— Вы, герры ведьмоискатели, не сердитесь на Отто, он по глупости сболтнул… С пьяного языка, как говорится…

— Мы всё понимаем, Зигмунд, — оборвал его Готфрид. — Только пусть в следующий раз следит за языком.

Школяр поблагодарил их и побежал вслед за остальными.

— Я понял, откуда у нас столько ереси, Гога, — сказал Дитрих, когда успокоился, когда они с Готфридом вышли из двора пивной. — Всё от университетов этих, от грамоты!

Готфрид с сомнением посмотрел на друга.

— Грамота даёт очень многое. Человек учится читать, узнаёт законы мира, по которым Господь создал его…

— Это, конечно, верно, — возразил Дитрих. — Но ты же видишь! Эти студиозусы думают, что, раз они грамотные, то могут со своей колокольни обо всём судить. А это, брат, знаешь что? Это уже гордыня, смертный грех! Тут им и ведьмы — не ведьмы, и Господа они уже не почитают. Всё от грамотности, говорю тебе! Ишь, чего, дожди каждый день «от естественных причин», — он скривился.

— Ну нет, меня же учили грамоте в монастыре. И я ведь не погряз в гордыне, в необходимости инквизиции не сомневаюсь. Это если человек до учёбы грешен был, то грамота тут ни при чём.

— Ну уж ни причём! Когда человек учится грамоте, ему видится, будто он теперь всё… ну то есть может судить…

— О добре и зле? — подсказал Готфрид. — Знает грань между добром и злом?

— Во-во! А знает это только Бог, и рассказывает он нам об этом через Библию и церковь. А у них представления о добре и зле не правильные, не такие, как у нас, вот они и считают себя подобными Богу!

Дитрих фыркнул.

— Как думаешь, Дитрих, а стал бы герр Фёрнер викарием, если бы не был грамотен?

Тот набычился, что означало предельное умственное напряжение.

— Вот в том и дело, что если грамоте учит церковь, то человек знает своё место и не лезет судить, есть у нас ведьмы или нет, — снова начал он закипать. — А вот эта их университетская грамотность — вот источник гордыни! Вот он где грех сидит! Отсюда и ересь! Уверен, что большинство из этих студиозусов не согласны с церковью. Но молчат пока. Пока молчат! Я думаю, что нужно всю эту ересь калёным железом! Спалить все университеты к чёртовой матери!

— Наверное, да, — согласился Готфрид. — Нужно обязательное церковное образование, чтобы люди не потеряли истинную суть жизни. Чтобы не уходили от Господа.

— Вот! — мгновенно уцепился за его слабину Дитрих. — А все университеты спалить к чёртовой матери! Быть грамотным — значит поклоняться дьяволу!

— Ладно, — наконец отмахнулся Готфрид. — Давай лучше о другом. Завтра Путцера пытать. Мне вот почему-то кажется, что он сильный колдун…

— Рудольф Путцер — колдун? — друг только расхохотался в ответ. — Да эта жирная туша пришла на шабаш только для того, чтоб на девок голых посмотреть! Уж поверь мне, я это по его гадским глазёнкам понял.

По Ланге штрассе они дошли до поворота на Геллерштрассе. Уже темнело, горожане закрывали окна ставнями, а Дитрих всё ругался и мечтал спалить всех грамотеев вместе с ведьмами. Готфрид пожелал ему в этом удачи и пошёл домой.

Но едва он подошёл к двери, как его окликнули. Это был сосед Гельмут Браун — стареющий одинокий плотник. Он носил усы и изрядное пивное брюхо, которое сейчас лениво почёсывал.

— К тебе сегодня друг какой-то приходил, — сказал он.

Готфрид насторожился. Какой друг мог к нему прийти? Дитрих был с ним весь день, а других друзей, которые бы могли прийти к нему домой без приглашения, у него было всего ничего.

— Он ко мне постучался, сказал, что тебя дома нет. Спрашивал, когда бываешь. Я сказал, что по будням ты в основном на службе, а домой приходишь только к вечеру…

Сразу вспомнился незнакомец, который стоял вчера под дверями. Высокий такой, со щетиной, одет как простой горожанин.

— А как он выглядел? — спросил Готфрид.

— Да высокий такой, в шляпе, — ответил майстер Браун и показал рукой примерный рост гостя.

Готфрид насторожился ещё больше, огляделся, будто незнакомец мог быть поблизости. Поблагодарив майстера Брауна и попрощавшись, он вошёл в дом.

Когда он снова подошёл к двери, его внимание привлёк странный равномерный стук, доносившийся из дома. Металлический звук навёл его на мысли о дьявольской личине, которую он сегодня нашёл. Но зачем Эрике стучать по ней?

Готфрид вошёл внутрь.

Кресло, в котором любила сидеть Эрика, было отодвинуто в сторону, а сама она сидела прямо на полу перед полыхающим очагом. Она аккуратно помешивала что-то в большом котле, который остался у Готфрида ещё от отца. Металлический черпак, которым она орудовала, тихо побрякивал, ударяясь о закопчённые бока котла.

Готфрид поздоровался. Эрика промолчала в ответ, как если бы не заметила его. Он поднялся наверх, чтобы сбросить верхнюю одежду, и даже здесь почувствовал запах мясной похлёбки. В животе урчало, поэтому он быстро вернулся назад и остановился на лестнице.

Он увидел, как Эрика зачерпнула густой, масляно блестящей жижи, поднесла к лицу, принюхалась. Потом вылила обратно и извлекла оттуда бутыль из тёмного стекла и опорожнила её в котёл.

Готфрид с интересом наблюдал за ней. Ему редко приходилось видеть, как она готовит, тем более было интересно, что за специи она добавила в бульон.

Она попробовала своё варево на вкус и, судя по всему, оставшись довольной, сняла котелок с огня. Затем она погрузила черпак обратно в котёл и начала там что-то нашаривать, то и дело глухо скребя по дну. Это продолжалось какое-то время, и тут она, наконец, что-то зацепила. Готфрид видел, как из котелка показалось что-то похожее на кость. За костью потянулся большой кусок мяса, с четырьмя болтающимися ошмётками.

Это было разварившееся тело младенца.

Готфрид похолодел от ужаса, глядя, как Эрика отбрасывает тело прочь, и оно гулко ударяется об пол, катится, разбрызгивая повсюду густую жижу, в которой оно варилось. Капли её тускло мерцали в отсветах огня — отвратительные, скользкие, жирные. А трупик ребёнка лежал в стороне. Месиво из ошмётков разварившейся плоти.

Ведьма тем временем исчезла из виду и вернулась с метлой. Зачерпывая варево из котелка, она размазывала его по древку своего колдовского инструмента, снова и снова, слой за слоем. Отвратительные капли падали на пол, разбрызгиваясь в разные стороны.

Потом Эрика сбросила платье, обнажив своё божественное тело, и начала мазать его тем же варевом. Лицо, волосы, грудь, ноги и руки — она не оставила свободным ни дюйма кожи.

Готфрид глядел на это как заворожённый, не в силах пошевелиться или издать звук.