— Я знаю, но это желание может оказаться важнее всех прочих, упомянутых в том списке.

Улыбаясь, она вновь обняла меня.

— Успокойся, клоун ты мой дорогой. Я знаю. И всего лишь поддразниваю тебя.

* * *

На следующий день я сидел на стульчаке — наступил очередной раунд борьбы с запором, — когда в ванную ворвалась Белла с телефоном в одной руке и клочком бумаги — в другой.

— Ты выступаешь в среду вечером, — провозгласила она, — свободный микрофон[19]. — Она улыбнулась мне. — Я сейчас разговариваю с Джоном, организатором шоу в кафе «Смех до упаду».

— Что? — громким шепотом завопил я.

— Да, он будет у вас, — сообщила она Джону и вышла из ванной, оставив меня один на один с паникой. Впервые за долгое время мне удалось оставить пусть крошечный, но след в фаянсовом унитазе.

* * *

Часы, остававшиеся до вечера среды, растянулись на целую вечность. Я записал несколько шуток, выучил их наизусть и продекламировал, потом записал еще и вновь принялся декламировать. Шуточки собственного сочинения на тему своего лишнего веса пришлось отправить в мусорную корзину, поскольку они потеряли актуальность. Я бормотал их себе под нос и расхаживал по комнате, бормотал и расхаживал. Стоило мне представить, что толпа совершенно незнакомых людей смотрит на меня как на идиота — что было совсем недалеко от истины! — как на меня накатывали приступы сухой рвоты. В этом-то и заключалась главная трудность; воображая, как стою на сцене, я отчетливо понимал, что меня ждет неминуемое фиаско.

Хотя они чуть ли не со слезами на глазах умоляли меня взять их с собой, я с не меньшей настойчивостью требовал, чтобы Райли и Майкл пропустили мое первое выступление. Наконец они с большой неохотой согласились, поставив, правда, условием, что во время второго выступления они будут сидеть в первом ряду.

* * *

За рулем сидела Белла, а я, разложив на коленях шпаргалку с шутками, делал вид, что усиленно ее штудирую. Погода стояла необычайно теплая, но все-таки недостаточно теплая для того, чтобы породить гигантские пятна пота, расползавшиеся у меня под мышками. Уже через несколько миль со лба у меня начали срываться капли пота, расплываясь на бумаге и делая неразличимыми строчки с убойными шуточками.

— Расслабься, — сказала Белла. — Ты уже выучил их наизусть. У тебя все получится.

Я понимал, что она хочет сказать, но ведь Белла даже не представляла, какая буря эмоций разразилась у меня в душе. Сердце готово было вот-вот выскочить из груди и стучало так сильно, что я не слышал собственных мыслей, не говоря уже о чтении вслух или про себя. Дыхание было коротким и затрудненным, и я буквально обливался потом.

Она взглянула на меня и улыбнулась.

— Приехали.

* * *

Окинув помещение взглядом, я обнаружил, что оно почти пустое, хотя это открытие и не принесло того облегчения, на которое я рассчитывал. Собственно, ничего особенного в этом не было. Выступление у свободного микрофона в среду вечером обещало зрителям немногочисленных комиков-любителей и еще меньше веселья. Мы с Беллой отправились на поиски Джона, устроителя шоу. Он сидел у стойки бара со списком в руках.

— Вы выступаете четвертым, — сообщил он мне, поднимая глаза от дощечки с зажимом. — Расслабьтесь. Все будет нормально.

Я понятия не имею, кем были эти трое, что выступали передо мной, и сколько аплодисментов они сорвали, но никогда не забуду того момента, когда ведущий взял микрофон и объявил:

— А теперь давайте поприветствуем еще одного сегодняшнего новичка, Дона ДиМарко.

Белла подтолкнула меня в спину и пожелала удачи, пара дюжин зрителей захлопали в ладоши, и сердце замерло у меня в груди, охваченное ужасом. «Ты был во Вьетнаме, — сказал я себе и приказал ногам нести меня к сцене. — Ты можешь это сделать!» Сердце колотилось о ребра так, словно готово было сломать их, во рту пересохло, как в пустыне. На подгибающихся ногах я одолел три высокие ступеньки, которые вели на сцену, вытер рукой пот со лба и повернулся лицом к собравшимся. Меня ослепил яркий свет, и больше я ничего не видел. Это был самый лучший в мире дружеский свет. Я сделал глубокий вдох и не поверил своим ушам, услышав собственный голос:

— Вы будете смеяться, но я узнал все о птичках и пчелках, когда увидел, как этим занимаются две собаки, — начал я. — Тогда мне было что-то около восьми, и я сидел на заднем сиденье отцовского «кадиллака», пассивно докуривая[20] пачку «Пэлл-Мэлл», когда прямо перед машиной откуда ни возьмись выскочили две сцепившиеся собаки — кобель застрял в задней половине сучки. Отец глянул в зеркало заднего вида и улыбнулся. «У старичка закончился бензин, — сказал он. — И дама решила отбуксировать его домой».

Никто не засмеялся. Пульс у меня участился еще сильнее. «Ну, ребята, давайте, смейтесь, — подумал я, — иначе меня хватит апоплексический удар».

Вместо зрителей пришлось деланно захихикать мне самому.

— Клянусь, детство мое было похоже на отдельные сцены из кинофильма «Избавление».

В шоу-бизнесе, где хотя бы какая-то реакция является жизненно необходимой для продолжения, молчание убивает быстрее рака толстой кишки. Я готов был поклясться, что слышу сверчков в задней части комнаты. Мне ничего не оставалось, как рассказывать дальше, сдерживая отчаянное желание опрометью броситься бежать со сцены.

— Жизнь — это сплошной выбор, не так ли? Вот, например, недавно мне пришлось сделать один особенно трудный — или избавиться от сигарет, или отказаться от героина. Бросить курить было нелегко. Хотя особого выбора у меня не было — это мешало мне разносить газеты вовремя.

В задних рядах заржал какой-то парень. Наверное, сосед рассказал ему удачную шутку.

— Пришлось прибегнуть к никотиновому пластырю, и теперь в моем теле курсирует аж пятьсот миллиграммов.

Тишина.

Словно пытаясь сохранить достоинство с дурацким колпаком[21] на голове, я рассказал еще несколько неудачных шуточек и закончил свое выступление словами:

— Спокойной ночи, ребята, мне было хорошо с вами. — И подумал: «Вот что бывает, когда учишь свои реплики наизусть».

Истекая пОтом, я сошел со сцены и угодил прямиком в распростертые объятия Беллы. Провал был полным, но такого счастья я не испытывал еще никогда. У меня получилось! Я взглянул чудовищу в лицо и, хотя оно оказалось ужасным, остался жив. Когда мы разомкнули объятия, я поднял глаза и увидел, что она плачет.