Он тяжелым взглядом уставился на меня, и в глазах его вспыхнула ненависть. Случись подобное несколько десятилетий назад, мы бы уже мутузили друг друга — и оба знали это. Повернувшись к Белле, я с деланным равнодушием передернул плечами:

— Что ж, я, по крайней мере, пытался, — и сделал попытку встать с дивана. — Поехали домой.

Белла согласно кивнула и тоже привстала.

Выражение глаз Дьюи мгновенно изменилось.

— Подождите минуточку! — вырвалось у него. — Ты прав. — Голос у него сорвался, и он в упор уставился на меня, собираясь с мыслями. — Если ты сейчас уйдешь, больше мы никогда не увидимся, — наконец выдавил из себя он.

Мы с Беллой снова опустились на диван, и он медленно протянул мне руку.

— Мне тоже очень жаль, что все так обернулось.

Я крепко пожал ему руку. Все дурные чувства мгновенно сменились благодарностью за то, что он все-таки сделал шаг мне навстречу.

— Ладно, проехали, — сказал я.

— Ладно, проехали, — повторил он, и на губах его впервые появилась неуверенная улыбка.

Белла в очередной раз сжала мою ладонь — напоминая о выигранных ею котлетках из моллюсков, — а я свободной рукой указал на его губу и осведомился:

— А это еще что такое, черт возьми?

Он коротко рассмеялся и закатил глаза.

— Я подсел на морфий и решил посмотреть, насколько сильно он действует… Ну и начал жевать губу… И ничего не почувствовал. — Он пожал плечами. — Пожалуй, мне стоило остановиться задолго до этого.

То ли язык у Дьюи заплетался, то ли он просто глотал гласные в разговоре на местный манер, но понять его было нелегко, поэтому я был весь внимание.

— Да, пожалуй, — подколол я его. — Но почему морфий?

— Давай я все-таки принесу вам чего-нибудь прохладительного, — предложил он. — Это долгая история.

«У каждого из нас свой крест», — подумал я.

* * *

Вернувшись, Дьюи вручил нам напитки и начал свой рассказ:

— Некоторое время назад жизнь казалась мне слишком хорошей, чтобы быть правдой… хотя действительно была таковой. — Он покачал головой. — Как сейчас помню, стоял июль. Я был на складе компании, и мы резвились с еще несколькими парнями, когда я споткнулся об ящик. Падая, я успел ухватиться за полку левой рукой, на которой стояли чистящие принадлежности, и только поэтому не грохнулся на пол. В противном случае я бы наверняка раскроил себе башку. Я все время думал, как мне повезло — идиот! Рука и запястье начали распухать буквально на глазах и при этом чертовски болели. «Проклятье, — подумал я, — я растянул себе запястье». Мне даже пришлось снять часы — настолько быстро и сильно отекла рука. Через две недели после случившегося я проснулся ночью от невыносимой боли. Рука отекла так, что смотреть было страшно. Честно тебе скажу, боль была такой, что казалось, будто с меня живого содрали кожу. Обручальное кольцо впилось в тело, но снять его я не смог — оставалось только отрубить палец, но, сам понимаешь, это был не выход. Я разбудил Маурин, мою новую жену, и показал ей палец. Она глазам своим не поверила. Мы оба решили, что я, наверное, сломал какую-то косточку. Надо заметить, что к врачу по поводу своего растяжения я не обращался. И тогда я подумал, что зря, — потому что со мной явно творилось что-то неладное. От боли у меня глаза лезли на лоб. Я не мог думать ни о чем ином. Она подчинила себе все — и разум, и тело. Я позвонил в офис своего врача, но мне ответили, что он сможет принять меня не раньше октября, то есть только через три месяца, чему я нисколько не удивился. Специалист он был хороший, но связался с врачами, продавшими душу СМО[18]. Обычно на прием к нему приходилось записываться не меньше чем за месяц. Я рассказал регистратору об отчаянном положении, в котором оказался из-за своей руки, и она посоветовала мне обратиться в клинику, принимающую больных без предварительной записи, которые и обслуживали тех, кто, подобно мне, нуждался в визите к врачу и не мог сделать этого по записи. Короче говоря, после нескольких месяцев мучений, когда врач гонял меня от одного специалиста к другому, мне поставили диагноз — симпатическая рефлекторная дистрофия, или СРД. Это очень редкое заболевание, которое не позволяет пациенту выздороветь окончательно. Если объяснить в двух словах, то мозг продолжает посылать телу сигнал, что какая-то его область нуждается в лечении, хотя на самом деле все уже зажило.

Дьюи назвал несколько специальных терминов, но я не понял их значения и потому пропустил мимо ушей.

БОльшая часть его объяснений представлялась мне филькиной грамотой: показатели электроэнцефалограммы, нарушения нервной деятельности и тому подобное. Я молчал, потому что не знал, что сказать.

— Говорят, боль даже сильнее той, что бывает при раке, — добавил он.

Уголком глаза я заметил, как поморщилась Белла.

— Это правда? — только и смог выдавить я.

Дьюи кивнул.

— Я не могу объяснить, что чувствуешь, когда боль становится постоянной, — сказал он. — Это невыносимо… и она изменила мою жизнь.

Я приподнялся было, чтобы обнять Дьюи, но потом спохватился. Мне не хотелось причинять старому другу еще бОльшие страдания.

— Все нормально, — сказал он. — Морфиновая помпа, которую мне имплантировали в спину, справляется со своей работой.

Мы обнялись.

Спустя мгновение Дьюи цинично рассмеялся.

— В чем дело? — спросил я.

— Кто бы мог подумать, что вся эта боль — и даже моя смерть — будет вызвана тремя жестокими буквами!

— СРД? — спросил я.

— Нет. СМО.

Я кивнул и подумал: «Ты не одинок. Мы все умираем». Но я так и не рассказал ему о крови в своем стуле, о приступах рвоты, о резкой боли в животе, от которой я часто сгибаюсь пополам, и об обессиливающей усталости. Судя по тому взгляду, который я метнул на Беллу, она тоже вознамерилась молчать.

Потом мы ждали, пока домой вернется Маурин, и Дьюи вдруг поинтересовался:

— Отчего это ты стал таким серьезным?

— То есть?

Он коротко рассмеялся.

— Тот Дон ДиМарко, которого я помню, вечно смешил всех до икоты. У тебя был подлинный талант к этому делу. — Глаза его затуманились, когда он принялся вспоминать старые добрые времена. — А ведь я почему-то был уверен, что когда-нибудь непременно увижу тебя в шоу «Сегодня вечером» и ты заставишь всю страну покатываться со смеху.

Белла кивнула.

— Согласна, — сказала она.

— Чем черт не шутит, — сообщил я им обоим. — Ничего еще не закончилось.