Там уже и заряда батареи-то, наверное, оставалось на волосок. Я даже не проверял больше, не осмеливался – вдруг этот последний лучик энергии понадобится мне позже, а его профукали! Профукал Финтан, мать его, Макгиллис. Пока я охотился и добывал нам пропитание, он, будто грязный дикий кот, рылся в моих вещах, шарил по ним своими лапками и глазками. Святоша хренов. Как же я злился, господи!

Но гада не трогал. Я тоже горел на костре, своем собственном. И не терял контроля.

Я немножко постоял. Потер лысую голову, покрытую струпьями. Стряхнул волосы с рук и груди. Затем прошел в свой лагерь, откопал телефон и увидел, что он полностью разряжен. Я спрятал телефон в пустотелом бревне, где его не найдут ни Финтан, ни любой другой козел. Батарея или не батарея, а мой телефон не тронь!

Пару минут я потратил на какое-то бедное дерево – ободрал с него кору. Потом вернулся, злой как тысяча чертей, и от души наорал на старикана. Сказал – он не имел ни малейшего права, извращенец грязный. Финтан поклялся, что ни разу не трогал мобилку. Соврал, сто процентов. Я рявкнул – с меня хватит, достало до ручки! У него нет силы воли, он ведет себя как ребенок, мать его, он мне противен! Финтан посмотрел на меня щенячьим взглядом. Когда не сработало, задрожал губой. Я выплюнул – переломать бы тебе все пальцы, но я не буду, потому что тогда мне придется одному выполнять работу за обоих. Дальше у меня закончились слова, Финтан поплелся в хижину, лег на кровать и захныкал.

День был испорчен. Я взял «браунинг» и свалил. Чуть не ушел навсегда в тот раз. Правда. Я бродил возле кряжа и думал – сейчас вернусь в лагерь, соберу вещи да и слиняю нафиг. Но потихоньку я поостыл. От простой ходьбы, между прочим. Вокруг сновали разные птички – вьюрки и перепелки, другая живность; было чем отвлечься от придурка Финтана.

В обед я вспугнул большого рыжего кенгуру. Если честно, мы вспугнули друг друга. Он посмотрел на меня, будто глазам своим не поверил, будто мне здесь находиться не положено. Я выстрелил, когда кенгуру решил ускакать. Он крутнулся, словно в танце, и рухнул, а мне вдруг стало тошно.

Я не подходил к самцу несколько минут. Осторожничал. Он ведь мог вспороть мне живот, если еще не умер. Но не только поэтому. Еще мне было грустно; я ни разу не испытывал подобного, когда наступала моя очередь валить козу в мельничном дворике. Сейчас же я не горел желанием смотреть на результат своего выстрела. У козы такие глаза, что убить ее легко. Тупые зрачки-щелочки, как у змеи. Смотришь в них – и перестаешь чувствовать себя сволочью, и делаешь то, что необходимо сделать. У кенгуру глаза большие и круглые, коровьи, и это все меняет. То же самое с собаками и кошками. Я не способен их убивать, даже из милосердия.

Миссис Махуд зашла к нам, когда мама только заболела. Мы думали, зашла проведать больную, но как бы не так. Сказала – у нее дома целая орава котят, которые никому не нужны, но не хватает духу разобраться с ними самой. Не мог бы это сделать мистер Клактон? Он-то ведь не особо привередливый. Мама прям окаменела и быстренько выпроводила гостью. Будто мормонку чокнутую. В тот же вечер возле сарая появилась торба с котами. Капитан, вернувшись, буркнул – ни хрена он делать не будет – и оставил их на том же месте. Через два дня тетка заявилась опять, увидела мяукающую сумку и заголосила. Мама была в постели, Кэп – в магазине, так что тетка набросилась на меня. Ах, разве можно так мучить бедных животных? Да как же мне не стыдно?

Ну, я схватил эту паршивую извивающуюся торбу и вынес со двора. Тетка потопала за мной. Я дошел до ее дома, пнул калитку, шагнул во двор. Оглядел крыльцо – белые лебеди, цветочки, все дела. И с полной дури заехал котятами по перилам веранды. Четыре, пять, шесть раз. Тетка каркнула, будто придушенная ворона. Посмотрела на меня, как на монстра. Мать ее. Даже спасибо не сказала.

В общем, в обед я подстрелил большого рыжего кенгуру. И начал ходить вокруг да около. Прям как старушка, которая откладывает на потом неприятное дело, – то есть свежевание туши. Я говорил себе, что мясо должно вылежаться, что надо бы сперва подточить нож, а уж потом приступать. Короче, придумывал всякую хрень. Но понимал, что я просто тяну время.

В конце концов я шагнул на каменистый участок земли между мной и старым самцом и понял, что он мертв, как камень. Даже кровь уже не течет. Я присел над тушей с ножом, заглянул в большой карий глаз и увидел себя, свое отражение, смутную тень на фоне неба. И тут мне в голову стрельнула безумная мысль, типа – смотри, Смерть, вот он я, вот я какой. Несколько недель назад подобная мысль взбодрила бы и обрадовала, сейчас же она пришибла. Это не помешало мне сделать надрезы и содрать шкуру, пока туша еще была теплой и податливой. Тащить ее в пастушью хижину пришлось часа четыре, наверное, и, когда я был еще далеко, из хижины выполз старик Финтан и встретил меня так, будто я ему подарок принес, искупительное подношение: захлопал в ладоши и заплясал, как псих. Я развел хороший костер, мы устроили пир, и после этого у нас опять все стало нормально. Более-менее. Я даже начал точить Финтану ножи, чтобы помириться. Я их шлифовал, а он читал что-нибудь из книжек или рассказывал по памяти.

Я уже говорил, что мы в общем-то уживались. Правда, доставали друг друга временами. Иногда это происходило случайно: один ляпал что-нибудь по незнанию, а второй начинал психовать. Иногда мы придирались специально, от скуки или от вредности. А иногда и сами не понимали, нарочно мы болтаем всякую фигню или нет. Как, например, мой вопрос про мертвых людей. Я ведь задавал его не раз. Что-то в первом ответе Финтана меня задело, и я спрашивал снова и снова. По его выражению, я возвращался к этой теме, как пес к своей блевотине.

Понимаете, я никак не мог забыть слова тети Мардж про мертвую бабушку – в тот день у нее дома, в Муре. Тетя сказала, что бабушке досталась хорошая смерть. Тогда я был ребенком, но меня не отпускает до сих пор. Я видел троих мертвых людей, а