ничуть не глупее, чем верить в церковь. Хотя я с ним соглашался, все равно такие разговоры из уст священника звучали фигово. В общем, церковников он явно не переваривал.

Однажды днем я спросил у Финтана про исповедь – почему он от нее отказывается, раз она так важна. Меня это напрягало. Ну ты либо священник, либо нет, определяйся давай. Я ждал, что Финтан надо мной посмеется, но он воспринял вопрос серьезно. Пожевал свои пластмассовые зубы.

Тот человек, начал старик, который меня навещает… Он ведь не о душе моей печется. Понимаешь, Джекси, если он обеспечит меня возможностью исповедоваться, это улучшит его собственные перспективы. Существуют начальство и власти, которые следует умилостивить; силы, перед которыми необходимо выслужиться. Суть моего водворения сюда как раз и состоит в том, чтобы я не исповедался никому другому.

С тем меня Финтан и оставил, но я видел – ему больше не по душе играть в святошу. Я спросил, верит ли он еще в Бога. Финтан ответил, что сомневается; а вдруг Бог – это тот брюзгливый учитель, который воспитывал его, Финтана, в детстве? Он думал об этом днем и ночью. Как верить, во что верить. По правде говоря, мне было его жалко. Здесь, у озера – озера без воды, – Финтан просто влачил существование. Даже не мечтал о новой жизни. Его заперли на краю света не только какие-то люди. Он сам себя заточил. Без будущего, без надежды, без твердой опоры. У Финтана не осталось ни семьи, ни друзей. Тут мы оказались в одинаковом положении. Только у меня было кого любить; было к кому идти, и Финтан это знал. Причем, чем меньше я говорил о Ли, тем больше он знал. Я ни разу не упоминал про планы увезти Ли в Дарвин и, может, в Квинсленд, тем не менее Финтан часто повторял, что у меня вся жизнь впереди, и что он завидует.

Джекси Клактон, заявлял Финтан, я восхищаюсь тобой.

Наверное, он прикалывался, хотя иногда, кажется, и правда хотел стать мной. Думаю, не зря хотел. Да, не зря.

Скоро я потерял счет дням. Правда, я определял по луне, когда кончался месяц. Мы с Финтаном в общем-то уживались, хоть и не всегда легко. Временами старый глухарь ужасно меня доставал. Потому что не затыкался. Не умел, похоже. Неважно, был я рядом или нет, Финтан болтал с собой и днем и ночью. Иногда, если я не отвечал, до него доходило, что он действует мне на нервы, но чаще Финтан даже не замечал моего молчания. И, может, это такой священнический прикол, только не прошло и недели, как старик начал мною командовать. Будто я его работник или племянник, который приехал на каникулы. Несколько раз пришлось открытым текстом послать Финтана подальше. Нет, ну кого он из себя строит? Ходит, понимаешь, в своей дурацкой шляпе, типа шериф из какого-нибудь Поселка Педофилов! В ответ Финтан весь морщился, краснел и говорил, что я страдаю отсутствием культуры и благодарности. Я обзывал его онанистом, а он меня – малолетним преступником. Зато старик никогда не хватался за оружие, никогда меня не бил. Поэтому я решил, что терпеть идиотские выходки Финтана Макгиллиса вполне можно.

Однажды меня прошибла мысль – а не слишком ли много времени я провожу один в буше? Не чокнулся ли я так же, как Финтан? Было поздно, я возвращался на север от кряжа, нес на плечах освежеванного валлару и чувствовал себя отлично. Я остановился отдохнуть и попить, положил кенгуру на камень, сам сел рядом, и тут наступила тишина. Птицы и насекомые вдруг умолкли, казуарины перестали шелестеть от ветра. Из всех звуков осталось только мое дыхание. Мир вокруг будто ждал, что вот сейчас из кустов выскочит какой-то огромный зверь, с храпом и фырканьем. Ощущение оказалось очень сильным, у меня даже волосы дыбом встали. Я загнал патрон в патронник, завертел головой, но увидел лишь камни да мульгу. Приготовился к нападению, ощетинился. Впервые за много месяцев мне стало страшно в зарослях. Я упал на колено, прицелился, поводил карабином из стороны в сторону. Даже снял его с предохранителя. Никто так и не выскочил.

Зато мне почудился смутный шум. Мотор вроде бы. Переключение передач. Невозможно. В том направлении нет дорог. Самолет? Но самолеты не переходят на пониженную передачу, не издают таких звуков. Я долго сидел, напрягал уши. И понимал, что просто сам себя пугаю, ведь птицы опять запели. Шума я больше не слышал.

Кажется, прошел еще один месяц. Мы занимались повседневными делами – теми, которые нравились, и теми, которые бесили. Финтан считал нас славной парочкой, называл истинными Давидом и Ионафаном. Судя по тону старика, крутые были чуваки.

Еще в начале он нашел какую-то мазь для моего заплывшего глаза. Предложил помощь, я сказал, что сам все сделаю. Финтан вручил мне мазь и пластырь, я заклеил глаз на целую неделю, и тот пришел в норму.

Шрам, правда, остался. Я рассмотрел его в зеркальце для бритья. Шрам не выглядел красивым, да и сейчас не выглядит. Впрочем, тут уж ничего не поделаешь. Старик хотел зашить рану, но тогда я еще не подпускал его близко. Он не спрашивал, откуда она у меня, только дураком Финтан не был и прекрасно обо всем догадывался.

Я позволил ему прикоснуться ко мне один-единственный раз, и то через много месяцев. Я решил побрить голову, кое-как одолел половину, и тут Финтан сказал – погоди, дай я доделаю нормально. На доделку у него ушла вечность. Лезвие в руках дрожало. Потому что я предупредил. Я не потерплю, если меня облапит мужик. Уж не знаю, то ли Финтан нервничал, то ли сгорал от желания. Ворчал – ради всего святого, юноша, прекрати ерзать. Ли говорит, я дерганый, как бездомный пес. В общем, так долго меня еще не стригли. Тем не менее Финтан справился достойно, хоть и заявил, что ему жаль превращать меня в каторжника, даже ради любви, даже ради моей Жанны д’Арк.

До меня не сразу дошло, только через минуту-другую, но когда дошло, то я чуть не сбрендил. Будто оса в задницу ужалила. Девчонка из кино! Которая в костре, стоит гордо, а разные там короли, воины, языки пламени и ржущие потные ублюдки не в силах ее сломить.

Даже ради любви, сказал Финтан. Даже ради обритой налысо девчонки, ради Ли – вот что он имел в виду. Ах, чтоб тебя, подумал я, ты ж говорил, что не лазил по моему телефону, ни в тот раз, ни после. Откуда ж, твою