тошнотворный запах гари. Наконец-то впереди показался источник света, и я побежала к нему, побежала так быстро, что мои ступни стирались в кровь. Я падала и поднималась, не оглядываясь. Туда, где свет. Но кто сказал, что свет несет добро? Иногда темнота укрывает намного надежнее, обнимая и пряча от всего, что видно на свету. От грязи, от порока, от ужаса и от смерти. Разве Смерть прячется во мраке? Нет, иногда, она блестит и сверкает лучами обжигающего света.

Владимира звать бесполезно…он больше не слышит свою испорченную игрушку, я здесь совсем одна. Может, это и есть та самая казнь? Может, вот так умирают агенты? Выбежала на пустырь, похожий на бескрайнюю равнину, испещрённую зигзагами на потрескавшейся земле.

И вдруг с ужасом увидела, как по земле ко мне ползут страшные твари. Они лысые, безглазые и безротые, они перемещаются, как гигантские пауки с человеческими головами. И я слышу их шипение, отступаю назад, упираясь спиной в стену, глядя расширенными глазами на мерзкие создания, в горле дрожит вопль ужаса. И я точно знаю, что, когда они доберутся до меня, то растерзают на ошметки.

От ужаса замирает сердце, и я не могу дышать. Закрываю глаза, чтобы не видеть, когда они подползут ко мне растерзать.

Я не понимаю, как тихо шепчу пересохшими губами только одно слово…только одно имя. Нет, я не зову. Я просто хочу умереть с его именем на губах. И я кричу. Громко, оглушительно. Так громко, что от звука моего голоса трещит земля и поднимаются смерчи из пыли и песка.

Выныриваю из безумия, подскакивая на кушетке.

А потом меня сжимают горячие руки и от запаха земля уходи из-под ног, кружится голова. Я открываю глаза и погружаюсь в синеву, быстро, на бешеной скорости. Дух захватывает от восторга. Он здесь. НЕ бросил меня. Пришел на очередной опыт! Руки сжимают так сильно, что хрустят кости, и я рывком обнимаю Владимира за шею, пряча лицо у него на груди, всхлипывая от раздирающей меня радости.

— Я заберу тебя отсюда. Все. Хватит испытаний.

Зачем? Можно остаться и здесь, если он рядом мне уже не страшно. Я уверена, что каждая гадская тварь боится его унизительным липким, паническим ужасом, потому что он сильнее и страшнее, потому что он и есть источник самого зла. Потому что я тоже должна бояться, а не любить его…Должна…

* * *

Распахнула глаза и подскочила на постели, задыхаясь, сбрасывая с себя невидимую паутину. Оглядываясь по сторонам…Это был сон. Просто кошмар, Мила. Просто кошмар. Жуткий, очень реалистичный ночной кошмар, после которого все еще трясет в лихорадке. Прижимая руки к лицу, вытираю слезы и на секунду замираю — потому что чувствую на них его запах.

Встала с постели и подошла к окну, отодвинула шторы и вздрогнула, как раз в этот момент открылись ворота, впуская на территорию машину Владимира. Сердце подпрыгнуло внутри, задрожало вместе с ворохом ненормальных бабочек внизу живота, прижалась к стеклу, всматриваясь в его силуэт, в то, как вышел из автомобиля, как захлопнул дверцу и пошел к дому. Вдруг Владимир поднял голову и посмотрел прямо на меня. Стиснула на груди халат, поправляя волосы за ухо.

Вернулся. Мне осталось совсем немного… Как глупо, как безрассудно продолжать радоваться в тот момент, когда за тобой пришла твоя Смерть.

Глава 21

Молчание — самый лучший способ развязать язык любому. Один из сильнейших психологических инструментов. Насилие в самом чистом виде. Одно из самых жестоких моральных издевательств. Хочешь заставить кого-то нервничать — просто молчи. Выжидай. Он заговорит сам. Не голосом, так взглядом, обеспокоенным, бегающим, или, наоборот, слишком напряжённым. Ладонями, вспотевшими, судорожно сжимающими пальцы. И запахом волнения или страха. Он раздражает ноздри, вызывая чёткое желание напугать сильнее, заставить испытывать ужас, почувствовать, как сворачиваются в тугой узел страха и непонимания все внутренности оппонента.

Маршал безмолвствовал уже больше получаса. Сидел в своём кресле, потягивая вино из бокала, и намеренно разглядывал то огромный кабинет, то собственные ногти. Закинув ногу на ногу, он наслаждался пряным напитком, периодически бросая взгляды на бумаги, лежащие на столе. Он ждал. Такова своеобразная натура власть имущих — искать во всём возможность развлечься. Даже если это деловая встреча. Даже если понимаешь, что оппонент не слабее тебя и отлично разбирается в правилах этой игры.

Вот только и я не торопился начинать разговор. Я не раскрылся перед ним. Ни в коем случае. Но позволил увидеть то, что его определённо удовлетворило.

Та встреча на оргии дала ему возможность понять, что для меня значит моя вещь. Я тогда приоткрыл завесу и дал увидеть свои чувства, мысли. Долго не пришлось думать, что именно показать маршалу, каким куском «неумышленно» поделиться с ним. Я позволил увидеть игрушку, позволил даже раздеть ее. Едва заметное подрагивание губ сказало о том, что ему понравилось увиденное, он определенно оценил её дикий страх и истерику непонимания. Маршал прикрывает глаза на мгновение. А потом открывает. Он думал. Теперь прямой взгляд и едва склоненная вбок голова, и Алексей Власов наконец соизволит заговорить:

— Как опрометчиво, Владимир, вновь настолько открыто заявить о своей уязвимости… — пригубил из бокала и цокнул языком, оценивая вкус напитка. — Или с некоторых пор жалкие эмоции важнее? Слабость одного зверя есть не что иное, как сила десятков других, готовых растерзать его… — вздёрнутая бровь, и пальцы вдруг сильнее сжали ножку бокала. — Тебе ли знать об этом?

Улыбнулся ему. Понимает, что увидел лишь то, что я счёл нужным показать. Понимает, но не может доказать. Маршал отлично различает эмоции. Но некоторые уроки я усвоил слишком давно. Они настолько прочно въелись в мозг, смешались с кровью, что со временем я перестал замечать их.

Но в любом случае я был признателен Алексею. Именно благодаря ему я научился выстраивать стены между нами, прочные, и, в то же время, невидимые для маршала и его ближайшего окружения.

— Смотря, что принимать за слабость, дядя.

— Твои чувства к этой жалкой игрушке… — прищурился и подался вперёд. — И прошлое, Владимир. Или ты думаешь, твои враги забыли, во что ты превратился тогда? Один из сильнейших генералов, едва не ставший ничтожеством из-за… игрушки! Из-за неё!

Только единицам дана способность проявить участие близкому таким образом, что тому в полной мере удается ощутить на себе все краски унижения. Высший пилотаж. Особенно, если мы говорим о таких людях, как мы, о нашем внутреннем мире, в котором забота о других сама по себе невозможна. И