30 января 1963 года в клинике описали результаты дополнительных наблюдений: «Он был тревожен, пассивен, контактен и послушен. Тревожность и недоверчивость скрывает. Кажется довольно одиноким ребенком, который скорее запрется дома, чем столкнется с опасностями внешнего мира. Легко поддается угрозам, боится властей и агрессивных людей, которых старается задобрить.

О себе он сообщил, что из-за подковообразной почки иногда мочится в штаны, но уже избавляется от недуга. Бульшую часть времени нервничает. Грустит, когда с ним никто не играет. Сообщил, что боится взрослых, особенно агрессивных. Не знает, кем хочет быть, когда вырастет, но мечтает не ходить в школу и поменьше трудиться, жить вечно и как можно больше наслаждаться жизнью. Обожает играть с друзьями в страшные игры, в которых играет роль монстра».

Ниже отмечалось: «Говорит, что ненавидит школу, потому что учиться трудно, а учитель на него орет. Потом добавил, что учитель не имеет права „срывать зло на детях“. Сказал, что ребята часто обвиняют его в том, чего он не совершал, а учитель им верит. Нервничает, когда надо делать уроки, а у него не получается.

По его словам, мать помогает ему во всем, даже если сама болеет. Она много кричит, и она главная в семье. Она его наказывает. Во время рассказа о матери у ребенка появились навязчивые движения. Он упомянул, что мать командует отцом, который ее слушается.

Отца он считает хорошим и добрым и не сердится на него».

Казалось, чем больше Кен старался отстраниться от матери, тем больше он тянулся к отцу. Тот был фигурой почти мифической, поскольку все время проводил на работе. Впрочем, по мере вступления Кена в подростковый возраст они стали проводить вдвоем гораздо больше времени. Однажды они пошли покупать новые ботинки и вместе радовались тому, что размер ноги у них одинаковый, хотя Кену всего тринадцать. Оба так гордились покупкой, что сын тут же выбросил старые ботинки и остался обладателем двух пар обуви: новых модельных туфель и поношенных теннисок.

Вскоре отец с сыном решили вместе отправиться на рыбалку, и Кен прихватил с собой новые туфли и тенниски. Тенниски лучше подходили для грязных тропинок, и Кен, забыв про новую пару, оставил ее на берегу. Он собирался съездить за туфлями через несколько дней, но еще раньше в дверь дома Бьянки постучались двое полицейских. Отца Кена нашли мертвым на работе; его тело лежало возле телефонной будки, из которой он собирался кому-то звонить. Постоянный стресс и сверхурочные сделали свое дело.

Не ясно, что случилось дальше: воспоминания о тяжелом испытании исказились, прошло много лет. Очевидно, миссис Бьянки зашлась в истерике, и Кен выскочил из комнаты. Очевидец рассказывал, что парень набросился на полицейских, которые якобы обидели его мать; наконец он успокоился и ему сумели втолковать, в чем дело. Другие свидетели утверждают, что мальчик ни на кого не набрасывался, а просто впал в истерику, стонал и плакал, а потом убежал в свою комнату.

В любом случае кончина отца стала подлинной трагедией. Они с Кеном только недавно начали учиться понимать и любить друг друга, и тут Николаса не стало. На протяжении многих дней подросток поднимался по лестнице на темный чердак, где рыдал и вел беседы с умершим отцом. С семьей Кен не общался. Горе его было неизбывно, и юноша пытался справиться с ним в одиночку. Единственным исключением стало его присутствие на похоронах.

Прибыл сотрудник похоронного бюро, чтобы взять одежду для усопшего, и тут Кен вспомнил о потерянных новых ботинках и страшно расстроился, что не сможет надеть их на похороны. Сотрудник бюро выяснил, что Кена такой же размер обуви, как у отца, и предложил юноше взять новые ботинки покойного. До этого им уже предлагали оставить на память что-нибудь из одежды, и сотрудник объяснил, что для похорон сойдут и домашние тапочки. Они все равно будут не видны, даже в открытом гробу, так что пусть Кен смело забирает ботинки.

Мысль о том, чтобы надеть на похороны что-то из личных вещей отца, ужаснула юношу. По крайней мере, так показалось остальным. Впрочем, многие из тех, кто пережил уход близкого человека, говорят, что им очень хотелось оставить что-нибудь из одежды умершего. В дни потрясения и эмоционального накала у них будто остается оболочка родной души, тогда как она сама уже далеко. Эти вещи знакомы, они хранят запах близкого человека, хотя его уже нет рядом. Такая ситуация может сильно осложнить принятие смерти, но случилось ли это с Кеном, неизвестно.

Чем дальше Дин Бретт читал материалы досье, тем больше вопросов у него возникало. В детстве Кену часто доставалось от учителей и соучеников. Его иногда обвиняли в том, чего он не совершал. Свое участие в беллингхемских убийствах он точно так же продолжал отрицать, несмотря на целый корпус убедительных доказательств, свидетельствующих против него. Может, он патологический лжец? Или невинная жертва необъяснимых обстоятельств?

Бретт понимал, что ответы прячутся в самой глубине сущности Кена Бьянки. К защите привлекли Джона Джонсона, социального работника, в прошлом сотрудника Университета Монтаны. Джонсон рассказал, что в университете работала супружеская профессорская пара, изучавшая людей с диссоциативными реакциями – периодами, когда они совершали какие-то поступки, но не помнили их. Профессора использовали гипноз, чтобы помочь субъекту сфокусировать внимание. Бретт решил не ограничиваться предоставленными полицией материалами и попросить о содействии ученых из Университета Монтаны. Однако он не отдавал себе отчета в том, что обычный человек может таить в себе потенциальное зло и оно способно выйти наружу. Адвокат хотел лишь узнать правду о Кене Бьянки, однако реальность оказалась столь же шокирующей, как те преступления, в которых обвиняли подзащитного Бретта.

Предполагалось, что состоится обычный допрос. Управление шерифа зарегистрировало его под порядковым номером 079–16127–2010–999. Присутствовали все необходимые участники: адвокат защиты Дин Бретт, сержант Фрэнк Салерно и помощник шерифа Питер Финниган из отдела по расследованию убийств детективного подразделения лос-анджелесского окружного управления шерифа, профессор психологии Университета Монтаны доктор Джон Дж. Уоткинс и, разумеется, сам подозреваемый, Кеннет Бьянки. Происходящее записывалось на аудио- и видеопленку. Ожидался рутинный допрос подозреваемого в убийстве, хотя на нем присутствовало несколько больше людей, чем обычно. Дело происходило 21 марта 1979 года, и Кен уже ознакомился с заключением клиники Де Поля, так что ему было известно, в каком свете видят его прошлое остальные.

Бьянки нервничал, готовясь к разговору с человеком, получившим общенациональную известность в своей научной области. Доктор Уоткинс в прошлом являлся президентом Общества клинического и экспериментального гипноза и президентом подразделения гипноза Американской ассоциации психологов, был удостоен множества почетных званий. Кен жаждал его одобрения и с первых минут беседы держался необычайно почтительно, одновременно пытаясь как можно подробнее объяснить свои чувства:

– Я думал о своей жизни и могу поклясться чем угодно, что в памяти возникают совершенно безоблачные картины, и вообще…