— Изымай все, что тебя насторожит, — велела я.

Я отошла к окну, прислушиваясь к звукам выдвигаемых ящиков и шуршанию бумаг. Окно выходило на задний дворик, представлявший собой квадратный лоскут травы, по периметру обнесенный заборчиком, около которого росла бугенвиллия. Лэйси всегда говорила, что это отличное место для собаки, золотистого ретривера. Но мы так и не завели собаку. Я всегда находила причину, по которой этого делать не стоило.

— A y тебя была когда-нибудь собака? — обратилась я к Гаррисону.

Шуршание прекратилось.

— Конечно, мы разводили собак, так что собаки были всегда… Думаю, вот он.

Я повернулась и увидела, что в руках у Гаррисона дневник-журнал моей девочки. Толстая тетрадь в голубой кожаной обложке с нарисованным подсолнухом.

— Да, это он, я видела его у Лэйси.

Гаррисон протянул тетрадь мне.

— Вы хотите…

— Нет, лучше ты. Листай назад с последней даты. Телефонный номер, имя… Ты знаешь, что искать.

Гаррисон вернулся к столу, сел и открыл дочкин журнал.

— Последняя запись сделана вчера.

Он принялся читать, быстро перелистывая страницы. Когда он просмотрел несколько записей, то на его губах заиграла улыбка.

— Что?

— Тут про конкурс. — Он посмотрел на меня. — Жаль, что меня там не было.

— А мне жаль, что я там была.

Я услышала свои слова и была готова поклясться, что за меня их сказала моя мать. Зачем я это ляпнула? Неужели я ничему не научилась?

— Неправда, это было потрясающее зрелище. Сделать такое перед всеми, зная, какие тебя ждут неприятности и что про тебя подумают люди. У меня никогда не хватит смелости.

Гаррисон снова уставился в тетрадь и кивнул.

— Да, у вас классная дочка, лейтенант.

Он посмотрел на меня, но я не могла выдержать его взгляд. Сердце билось где-то в горле. Я попыталась что-то ответить, но голос не слушался, и мне удалось выдавить только слабое «да».

Гаррисон вернулся к записям, тщательно анализируя каждое слово в поисках скрытого смысла или несоответствия. В комнате воцарилась неестественная тишина. Мне отчаянно захотелось услышать какую-нибудь ужасную музыку или телефонный звонок — все, что угодно, лишь бы замаскировать пустоту. Мое дыхание участилось, словно мне перестало хватать воздуха. Где же моя девочка, где?

— Пожалуй, я выйду, — промямлила я, открывая дверь.

— Вам что-то говорит буква Д?

Я остановилась. Гаррисон поднес ко мне тетрадь.

— Здесь еще телефон.

Я взяла у него журнал. Несколько секунд я просто смотрела на дочкины записи. Изящные завитушки и изгибы казались продолжением ее длинных тонких пальцев. Меня это всегда удивляло. Откуда в ней столько естественной грации? Уж точно не от меня. Возможно ли, чтобы грация передавалась через пару поколений, как рыжие волосы или некоторые наследственные болезни?

Буква Д и телефон располагались в широком промежутке между двумя соседними абзацами.

— Эта запись никак не связана ни с предыдущим абзацем, ни с последующим.

— И как ты думаешь, что значит Д?

— Ну, первым делом напрашивается имя Дэниел.

— Финли.

— Ага. Но это не его номер, я помню его телефон из протокола.

Я сняла трубку с телефона в дочкиной комнате и набрала номер. Каждый гудок отдавался в моей ладони электрическим зарядом. После десятого я повесила трубку.

— Давай пробьем адрес.

Гаррисон записал номер, а потом оставил меня в одиночестве.

Я боролась с желанием заглянуть в дочкины записи, но постепенно поддалась соблазну. Разве могло быть иначе? Мне хотелось обнять эту тетрадку с дочкиными мыслями, словно я обнимаю ее саму. Мой взгляд скользил по страницам в поисках еще одного упоминания загадочного Д, но увы. Я старалась не читать целыми абзацами, но это все равно что пытаться не любить того, кому вы дали жизнь. В каждом абзаце вопрос. Почему я… Почему я чувствую… Что я сделала…. Почему все так хреново… Да, быть семнадцатилетней — все равно что кататься на каком-то безумном аттракционе, когда не знаешь, куда едешь, и конца в обозримом будущем не видно. Господи, я и забыла.

И тут мой взгляд зацепился за одну запись и отказался отрываться от нее. Я попыталась не читать, но было уже поздно. Черт. И я тихонько прочла вслух.

«Что мне нужно сделать, чтобы мама гордилась мной? Что, черт побери, мне нужно сделать?».

Вот оно.

Тетрадь упала мне на колени. Я уставилась на бледно-желтые стены и про себя повторяла эти слова.

«Что, черт побери, мне нужно сделать?»

Где-то над холмами зашумел полицейский вертолет, нарушая тишину. Из окна мне был виден свет прожекторов, разрезающий ночное небо и скользящий по земле. Вертолет повернул на запад и улетел, глухой стук его винтов становился все тише и тише, тая вдали, но его место заняли ритмичные удары моего сердца в пустой комнате. Я так крепко сжимала тетрадь, что костяшки пальцев побелели. Мои глаза заполнились слезами. Что я наделала?

Гаррисон постучал и вошел. Я закрыла журнал и аккуратно положила его на место. Мне не хотелось, чтобы Лэйси узнала, что кто-то вторгся в ее мир. Это будет последняя ложь в наших с ней отношениях.

— Ну, скажи же мне что-нибудь хорошее, — взмолилась я, утирая слезы.

— Телефонный номер зарегистрирован на адрес в Азусе. Судя по адресу, это жилой дом.

Я пошла к двери, но Гаррисон остался на месте. Он смотрел куда-то за пределы комнаты, на его лице читались тревога и неверие. Тут у меня на поясе ожил пейджер. По-видимому, Гаррисон ждал этого.

— Что случилось?

— Нашли машину Филиппа.

— Где?

Я увидела, как напряглись мышцы на его шее.

— Через дорогу от управления. Думаю, ее видно из окна вашего кабинета.

Холодок пробежал по моей спине.

— Габриель снова решил поиграть с нами. Что он пытается…

Но мне не пришлось заканчивать мысль. Ответ и так ясен. Он хочет посеять ужас, устроить террористический акт. А это значит, что это не просто угнанная машина, припаркованная напротив моего окна.

— Есть еще что-то, да? — спросила я. Гаррисон кивнул.

— Внутри Брим, пропавший партнер покойного Финли.

Движение по Гарфилд-авеню было перекрыто с помощью тех же стоек, которые будут сдерживать натиск зрителей на параде чуть больше, чем через двадцать четыре часа. Улица была неподвижна, лишь ветер носил по тротуару листья магнолии. Центральная площадь перед зданием мэрии была заполнена не туристами, рассматривающими мириады новогодних гирлянд, развешанных на деревьях, а машинами «скорой помощи». Единственный звук — пересмешник, передразнивающий звук сирен, на одном из деревьев.