Кроме того, я видел на реке пять выдр, несколько небольших крокодилов и питона. Питон лежал на поверхности большой, тихой заводи, из воды выделялась только часть его головы и глаза. Мне давно хотелось сфотографировать питона. Чтобы заснять его, надо было перейти реку выше заводи и взобраться на горный склон. Но, к несчастью, питон заметил меня, и, хотя я осторожно ступал назад, пресмыкающееся — оно, казалось, имело восемнадцать футов в длину — нырнуло и удалилось в свое подземное жилище среди нагромождений камней у края заводи.

Русло реки местами было таким узким, что легко было перекинуть с одной его стороны на другую камень, иногда оно расширялось до мили и более. Открытые места в долине реки покрыты разнообразными цветами, запах которых вместе с весенними песнями множества птиц наполнял воздух. В такой обстановке ловля махсира может быть названа поистине королевским спортом. Впрочем, целью моего посещения этого охотничьего рая было не ужение махсира, но попытка провести днем киносъемку тигра. Только когда условия освещения стали неблагоприятными, я сменил киноаппарат на удочку.

Я вышел на рассвете и несколько часов подряд старался заснять тигрицу с двумя тигрятами. Тигрица была молодой и, как все молодые матери, горячей. Как только я приближался к ней, она уходила с детенышами в густые заросли. Беспокоить тигрицу, у которой есть дети, будь она молодая или старая, можно только до известного предела, и, когда я его в этом случае достиг, мне пришлось переменить тактику. Я садился на деревья у полян или ложился среди травы вблизи лужи, из которой тигрица и ее семья обычно пили. Успех был не лучше.

Когда склонившееся к западу солнце стало бросать тени на окрестные места, я отказался от своих попыток и прибавил этот день к тем нескольким сотням дней, которые я провел в тщетных попытках снять тигра в природной обстановке. Сменив кинокамеру на удочку, я пошел один вдоль по реке, намереваясь поймать рыбу на обед.

Мода на удочки и катушки за последние годы так же переменилась, как мода на дамские платья. В прошлое ушли времена восемнадцатифутовых удочек и их несокрушимой снасти, нет больше и мускулов, нужных для управления такими удочками. Ныне их место заняла легко управляемая одной рукой удочка. Я имел одиннадцатифутовую удочку на лосося, с пятидесятиярдовой лесой на катушке, двумястами ярдов тонкой шелковой запасной лесы и дюймовой самодельной блесной.

Когда есть неограниченное пространство спокойной воды для ужения, появляется склонность к придирчивости. Заводью пренебрегаешь, так как к ней труден подход, стремниной — потому что там могут быть коряги. В данном случае я прошел полмили, пока не сделал окончательного выбора. Это был участок прозрачной воды, имевший водопады, перед тем как образовать глубокий мутный поток длиной в двести и шириной в семьдесят ярдов. Здесь было подходящее место, чтобы наловить рыбы на обед.

Став у самого края прозрачной воды, я закинул блесну в мутный поток, отпустил несколько ярдов лесы с катушки и только что поднял удочку кверху, как блесна была схвачена рыбой.

Рыба немедленно бросилась вниз по течению, хорошо смазанная катушка запела радостную песню, когда с нее сбегала леса. Пятьдесят ярдов лесы с катушки, за ними сто ярдов запасной лесы ушли, оставив горячие борозды на пальцах моей левой руки. А затем движение остановилось так же внезапно, как началось, и леса стала неподвижной.

Мысли, которые появляются в таких случаях, сменяли одна другую в моей голове; их сопровождала легкая брань для облегчения души. Поклевка была хорошей вне всяких сомнений. Поводок, сделанный несколько дней назад из жилки, полученной от фирмы «Pilot Get You», был тщательно привязан и испытан.

На катушке оставалось шестьдесят ярдов запасной лесы, когда отпущенная леса стала склоняться влево, а минутой позже она потянулась против течения. Рыба не сорвалась и направилась в прозрачную воду. Стоя на месте, я стал подтягивать ее под прямым углом то против течения, то по течению, но не мог вывести. Время проходило, возрастало убеждение, что рыба ушла, оборвав лесу о корягу. Но когда надежда казалась уже потерянной, леса двинулась, потом натянулась, и рыба бешено бросилась вниз по течению.

Казалось, она стремилась выйти на стремнину, расположенную по течению ниже заводи. Конца ее она достигла сильным броском. Но тут была мель, и рыба заколебалась, а затем вернулась в заводь. Немного позже она впервые появилась на поверхности. И если бы не то обстоятельство, что леса прямо вела от конца удочки к неясному предмету у противоположной стороны заводи, казалось бы невероятным, что обладатель большого треугольного плавника, выдававшегося на пять дюймов над водой, схватил блесну в ярде или двух от моих ног.

Когда рыба вернулась в заводь, я дюйм за дюймом стал выводить ее в тихую воду. Вытащить на берег большую рыбу одной рукой посредством удочки на лосося — трудная задача. Четыре раза передняя часть тела рыбы появлялась над водой, и четыре раза при моем осторожном приближении она уходила, и ее опять приходилось подтаскивать дюйм за дюймом. При пятой попытке мне удалось взять рыбу сначала одной, а потом и другой рукой, тихо протолкнуть ее по мелкой воде и вывести на сухое место.

Я отправился с тем, чтобы поймать рыбу, и поймал ее, но в эту ночь она не послужила мне для обеда. Я находился за три с половиной мили тяжелой дороги от лагеря, и половину пути пришлось бы идти в темноте. Когда я отправил в лагерь свой одиннадцатифунтовый киноаппарат, я оставил у себя веревку, при помощи которой подтаскиваю камеру в засидку на дереве. Один конец этой веревки я продел под жабры рыбы, сделав надежную петлю. Другой конец веревки прикрепил к древесному суку. Когда веревка была продета, рыба тихо лежала в спокойной воде у большого камня. Единственная опасность могла быть со стороны выдры, и, чтобы отпугнуть ее, я прикрепил к карманному ножу тряпочку и воткнул нож в дно несколько ниже по течению реки.

Солнце золотило горные вершины, когда на следующее утро я вернулся к заводи и нашел, что рыба лежит на том самом месте, где я ее оставил накануне вечером. Отвязав веревку от сука, я обернул ее вокруг руки и спустился по камням к рыбе. Обеспокоенная моим приближением или, быть может, почувствовав вибрацию веревки, рыба внезапно ожила и сильным рывком бросилась вверх по течению. Захваченный врасплох, я не успел опереться ногой на скользких камнях и полетел вниз головой в заводь.

Я очень не люблю нырять в эти подгорные реки, так как перспектива быть обвитым голодным питоном кажется мне весьма непривлекательной. Я был рад, что не было свидетелей того, как я выбирался из заводи. Я только что выполз на другой берег, как пришли мои люди. Передав им рыбу, чтобы они отнесли ее в лагерь на берегу реки, я пошел вперед переодеться и приготовить фотоаппарат.

У меня не было весов, но по нашему грубому подсчету рыба весила фунтов пятьдесят.

Впрочем, вопрос о весе рыбы несуществен, вес этот скоро забывается. Но не так быстро можно забыть обстановку, в которой происходила ловля: сине-стальной цвет окруженной папоротником заводи, в которой поток, перед тем как пробежать водопадами по камням, как бы отдыхает, а ниже образует другую, еще более красивую заводь; взлет ярко окрашенного зимородка, осыпающего с радостным щебетанием бриллиантовые водяные брызги с крыльев, с рыбкой в ярко-красном клюве; крик замбара и мелодичный позыв читала, предупреждающие население джунглей, что тигр, следы лап которого отпечатались на влажном песке, несколько минут тому назад, перед переходом на ту сторону реки, вышел искать добычу на обед. Все это незабываемо долго будет жить в моей памяти и манить меня в эту чудесную долину, не испытавшую еще разрушительного действия руки человека.