Чего никак нельзя было отнять у старика, за своих людей он стоял горой. Ни перед руководством Второго Периметра, ни перед всеядными журналистами не пасовал и врал красиво, искренне и продуманно, оправдывая те или иные шаги своих подчиненных. Впрочем, потом виноватых сам же лично песочил так, что мало не казалось, и свет мерк, и жить не хотелось. Усадив провинившегося в глубокое, крайне неудобное кресло, он нависал над ним всеми своими семью с лишним футами роста, затмевал широченными плечами дневной свет и оглушительным голосом перекрывал всю окружающую акустику. После таких пропесочиваний провинившийся бедолага несколько дней ходил с симптомами контузии и втягивал голову каждый раз, когда в коридоре раздавались громкие шаги босса Управления. Да, черт побери, это был Айк Моралес, личному знакомству с которым лет так пять назад невероятно завидовали все пятничные гардемарины с Аучем на прицепе. А знаком с ним тогда был только головастый сукин сын Готфрид Уоллис, он же Скальпель, он же Скальп, и нос задирал по этому поводу, как штангу колодезного журавля. А кто бы не задирал? Сегодня Моралес выступал в публичной роли отца гигантского семейства детективов, потому вряд ли собирался использовать в своей речи грозные ругательства, сальные замечания и удары кулаком-молотом по горизонтальным поверхностям. Тем не менее Стас привычно подобрался.

– Уважаемые сотрудники Управления! Коллеги! – Айк Моралес говорил спокойно, размеренно и негромко, но при первых же его словах зал замер окончательно. – За этими стенами город, который мы с вами храним. Спокойствие которого – наша задача, наша работа и наш долг. И мне не претит произносить такие громкие слова: да, долг! Это и честь, и тяжкая ноша. Это непросто, порою – почти невыносимо тяжело. Но мы все знаем, на что идем, принимая ответственность перед законом, перед людьми и своей совестью, вставая между преступником и обычным человеком. Мы знаем, что, кроме нас, этого не сделает никто. И если не мы, мир погрузится в хаос, и у хаоса будет цвет крови. А значит, мы ответственны и перед надеждой, перед верой в завтрашний день, перед самим завтрашним днем. Поэтому мне не кажется громким это слово – долг. Не может быть слишком громкой или слишком нарочитой простая констатация факта. И я горд сегодня, горд, стоя на этой трибуне, горд, стоя перед вами, моими коллегами. Потому что я знаю, что минувший год, страшный, полный испытаний, мы выстояли, мы не сломались, мы выполнили долг. Мы можем смело и без стыда смотреть в глаза людям. – Моралес замолчал на мгновение, оглядывая зал. Потом заговорил чуть тише: – Мы многих потеряли в этом уходящем году. Такие потери на моей памяти были только в послевоенные годы… Как всегда, ушли лучшие. Такова наша работа: в первую очередь мы теряем тех, кто встречает угрозу первым, тех, кто смотрит в глаза беде. Тех, кто не отступает. И, глядя на курсантов, на младших детективов, я спрашиваю себя: сможем ли мы восполнить эту утрату? Найдем ли второго Бейли, второго Полякова, второго Югиру?.. Нет, таких, как они, уже не будет. Никогда.

Стас вздрогнул. В памяти мелькнула белозубая улыбка японца, детская радость в глазах Спайкера, обнимающего автомат, напускное равнодушие Полынера… Незаменимых должностей нет, но как заменить человека? Особенно если за краткий период времени успеваешь срастись с ним душами. Пропитаться общим временем. Научиться делать общее дело… Да, время и выпивка – отличные лекари. Но лечить и излечивать – не одно и то же.

– Тем важнее шаг, который вы совершаете, – снова повышая голос, заговорил Моралес. – Будете ли вы достойны этих людей? Достойны их поступков? Я не знаю. Но я верю в завтрашний день, верю в наше дело. Верю в вас… Да. В наш дом снова пришли тревожные времена. Будут новые испытания, новые проверки на прочность. Но мы выстоим. Выстоим вместе, чего бы это ни стоило. Я верю. И да поможет нам всем Бог!

Зал взорвался аплодисментами. Стас хлопал в ладоши вместе со всеми, отдавая должное старику. Айк Моралес поблагодарил зал и представил следующего выступающего. Один за другим отговорили свои речи представители губернатора, глав банковского и промышленного союзов, президент городского попечительского совета. Затем на сцену поднялся Скальпель, и Стас был абсолютно уверен, что тот первым делом выкинет какой-нибудь фортель типа очередного анекдота про жену губернатора. Но тот воздержался и, хотя и разбавил речь несколькими шутками, за рамки дозволенного не выходил.

Последним у микрофона оказался тот самый невзрачный тип из ополчения. Он обвел зал тяжелым взглядом и заговорил неожиданно резким, каркающим голосом. Его речь была рваной, он словно выхватывал предложение и с силой бросал его в зал, замирал на мгновение и повторял снова.

– Очень трудно добавить что-то к сказанному. Особенно к сказанному уважаемым шефом Моралесом. Он прав. Именно вы стоите на тонком, но жизненно важном рубеже между честным человеком и мерзавцами, пользующимися слабостью нашей нарождающейся республики людей!

Что еще за республика, подумал Стас. Бред какой-то…

– И мы, сознательные граждане, всецело доверяя доблестным защитникам закона, готовы оказать вам посильную помощь!

Невзрачный снова оглядел зал, и Стас заметил, как горят на этом, в общем-то самом стандартном, лице глаза. Они словно существовали отдельно и были глазами совершенно другого человека. Человека, фанатично верящего в то, что говорит. А фанатизм, Стасу не раз приходилось в этом убеждаться, никогда не бывает здоровым.

– Годы затишья обманули многих. Нам стало казаться, что в наш дом пришел мир, что война закончилась и опасаться больше нечего. Ложь! Вранье! Война не прекращалась ни на минуту! Там, на стенах Периферии, наши солдаты гибли за это спокойствие, они несли потери, матери теряли сыновей, жены – мужей, дети – отцов! Но многим было удобно закрывать на это глаза! Не думать о той опасности, которая стоит у дверей нашего дома и никуда не собирается уходить! Несколько месяцев назад прозрели последние слепцы. Да, война продолжается, война и не собиралась заканчиваться, и обманывать себя в этот решающий для всей человеческой расы час – преступление! И я горд стоять перед теми, кто остановил мразь, прорвавшуюся в самое сердце нашей молодой цивилизации. Как бы ни называли вас циркуляры, какие бы должности вы ни носили, имя вам одно – воины! Воины духа, воины человечества, воины Бога! Приближается решающая битва! И нет уже возможности, нет времени, нет права закрывать глаза! Пришло время расе людей подняться с колен! Раз и навсегда! И чтобы наступил завтрашний день, чтобы пришел час мира, мы должны, расправив плечи и с осознанием всей ответственности, войти в час солдата, час воина, час победителя! Мы должны вновь показать, что именно человек – властелин этого мира! Вместе, плечом к плечу, мы вернем величие человечеству! Изгоним, а затем и уничтожим врага людей! А те, кто в этот час идет против закона, пытаясь нажиться на боли, на отчаянии, на тяготах, будут встречены нами. Ибо они ничем не лучше нетопырей. И заслуживают той же участи! Да здравствует закон! Да здравствует человечество! Да здравствует час воина! Да здравствует наше дело!

Что же он несет, снова подумал Стас, что за пропагандистская чушь. Окопное агитаторство… Так же вот говорили тогда, в Карпатах, марксистские агитаторы. Только разве что про расу людей не заикались. Но в остальном – «плечом к плечу», «подняться с колен», многочисленные «да здравствует» – все то же самое.