Мадам Хабиб представляет меня волонтерше, сидящей за импровизированным столом. Длинная очередь женщин ждет, чтобы поговорить с ней.

– Латифа пытается помочь разобраться с заявками на замену документов. Даже если женщинам удается добраться до Мелильи и рискнуть перелезть через ограждения, очень часто их ловит Гражданская гвардия Испании. Затем передает обратно марокканским силам безопасности, которые, мне стыдно признаться, не слишком хорошо с ними обращаются. Их обычно забирают ночью и выбрасывают обратно на алжирскую сторону границы. Там орудуют банды, готовые напасть на беззащитных женщин. Вот где происходят ужасные вещи. Кража их паспортов, денег и телефонов часто является последним актом жестокого обращения после долгих и тяжелых мытарств. И очень много детей тоже теряются по пути.

Пространство многолюдно, наполнено движением и активностью, но чего-то не хватает. Присмотревшись, понимаю, чего именно. Здесь очень мало шума. В Британии в общественном центре, подобном этому, заполненном таким количеством женщин и детей, звуки болтовни, смеха и играющих малышей эхом отражались бы от стропил. Но здесь атмосфера странно приглушенная. Дети сидят на полу с бумагой и мелками, молча рисуя картинки, каждый ребенок заключен в свой собственный пузырь настороженности. Они периодически поднимают глаза, наблюдая за комнатой. Я привлекаю внимание одной маленькой девочки и ободряюще улыбаюсь ей, но она отводит взгляд и не улыбается в ответ, в ее глазах пустота, которая делает ее мысли непроницаемыми. Такая своеобразная форма самосохранения, но это то, что ни один ребенок не должен культивировать.

Женщины, сбившись в небольшие группы, тихо разговаривают друг с другом или просто сидят и смотрят в пространство.

– Где они живут?

Мадам Хабиб пожимает плечами.

– Счастливчики делят комнаты в bidonville мимо которого мы проезжали по пути сюда.

Это слово мне незнакомо, и она замечает мое замешательство.

– Bidonville – это название трущоб. Вы видели эти лачуги? Они сделаны из обрывков мусора, обломков и кусочков всего, что можно найти. Бидон – это металлическая емкость, жестяная банка или бочка с маслом, так что это буквально означает город жестяных банок. Но не всем женщинам и детям посчастливилось иметь приют в виде лачуги для ночлега. Некоторые разбивают лагерь на пляже или в песчаных дюнах. Некоторые работают в борделях и будут там спать. Мы можем предоставить им безопасное место и еду только в дневное время здесь. Их ночи полны опасностей.

Когда я сажусь на корточки рядом с некоторыми детьми, кислый затхлый запах страха, который они носят на своей коже, остро ощущается в моих ноздрях. Я смотрю на их рисунки. На первый взгляд, они выглядят так, как нарисовал бы любой из моих учеников в начальной школе: семьи, стоящие перед домами с каракулями голубого неба вверху и большим желтым солнцем в одном углу. Но когда я приглядываюсь повнимательнее, кровь застывает у меня в жилах, несмотря на душную, жаркую атмосферу комнаты. Дома горят. Израненные люди истекают кровью. Повсюду солдаты с пистолетами и ножами. Эти дети используют резкие цвета – жесткий красный, ярко-оранжевый, отчаянно-черный, грязно-коричневый. Пастельно-розовые и бледно-голубые карандаши почти не тронуты, их кончики все еще аккуратно заточены, в то время как более темные оттенки стерты почти до основания.

Маленькая девочка, смотревшая на меня снизу-вверх, протягивает мне свой листок бумаги. Она все еще не улыбается, но наконец-то встречается со мной взглядом, и я чувствую, что она предлагает мне подарок, единственное, что она может дать. Я беру его осторожно и стараюсь не вздрагивать при виде разорванного на куски тела под деревом. Она нарисовала и себя, маленькую фигурку с коротко остриженными волосами, убегающую прочь, ее рот искажен криком. Она снова внимательно наблюдает за мной, ее большие темные глаза впитывают все. А затем она протягивает палец и очень нежно касается моей руки там, где кожа треснула в щелях между моими пальцами. Она вопросительно смотрит на меня мгновение, а затем оттягивает рукав измазанной грязью футболки, которую она носит. На верхней части ее руки, около плеча, виден рваный шрам, розовый и грубый на фоне ее темной, цвета красного дерева, плоти.

Я протягиваю свою руку и тоже очень нежно прикасаюсь к ней, желая исцелить ее, а также невидимые раны, которые терзают ее разум. Похоже, она знает, о чем я думаю, потому что наконец ее серьезное личико расплывается в улыбке, как будто она приняла, что у нас есть нечто общее. А потом она берет меня за руку и поднимает на ноги, подводя к картонной коробке с книжками с картинками. Она отпускает меня на время, вытаскивает из стопки потрепанный экземпляр французских басен и дает его мне, чтобы я поняла, что именно должна прочитать ей, хотя она все еще не произнесла ни единого слова. Мы сидим, скрестив ноги, на цементном полу, и я начинаю переворачивать страницы. У меня ужасный акцент, и я спотыкаюсь на многих словах, но маленькая девочка, похоже, не возражает. Один за другим приближаются другие дети, пока я не оказываюсь в окружении. Когда я поднимаю взгляд, они все еще внимательно наблюдают за мной, но то тут, то там в их глазах мелькает веселье. То ли из-за моих попыток читать по-французски, то ли из-за чего-то в рассказе, я не уверена. Но мне все равно. Этот крошечный проблеск эмоции – любого рода положительного чувства – означает для меня целый мир. Поэтому я продолжаю и время от времени поднимаю потрепанные страницы, чтобы показать им иллюстрации. Они вежливо кивают, мудро обдумывая поучительную басню о ленивом кузнечике и трудолюбивом муравье. Когда я заканчиваю эту историю, маленькая девочка протягивает руку и переворачивает страницу, чтобы я начала следующую.

В машине на обратном пути в город я сижу тихо, почти не разговаривая.

– Итак, мадам Харрис, – говорит месье Хабиб, – что вы думаете о нашем центре?

Мадам Хабиб поворачивается на пассажирском сиденье и замечает:

– Моего мужа, возможно, не пускают внутрь, но он и многие другие владельцы магазинов помогают собирать деньги, чтобы центр мог существовать. Мужчины поддерживают нас таким образом.

– Я думаю, что это ужасное и в то же время замечательное место, – отвечаю я. – Ужасно, что это необходимо, и ужасно видеть, насколько эти женщины и дети травмированы. Но замечательно знать, что есть такие добрые люди, как вы, которые обеспечивают им безопасность и пытаются помочь.

Месье Хабиб кивает.

– Вы правы. Мы не должны жить в мире, где необходимо такое место, как этот центр. Это ужасное обвинение человеческой расе, не так ли? Но для полного решения данной проблемы понадобится нечто невообразимое: потребуется совместная работа правительств, прекращение войн и голода, политическая стабильность во всем регионе. Не в нашей власти сделать так, чтобы это произошло, не в нашей жизни. И посему, хотя это и не решение основной проблемы, мы должны сделать все, что в наших силах. Невозможно стоять в стороне и позволять этим страданиям продолжаться в нашей стране. В конце концов, мы не были бы людьми, если бы не пытались делать то, что можем, не правда ли? – страстно высказывает он. Его английский звучит более уверенно, чем обычно.