– Дельфина, мы с тобой говорили о том, как ужасна эта война. Я не могу просто сидеть сиднем и позволять всему этому происходить вокруг нас. Если мы не будем отстаивать свою позицию, то кто это сделает? Но я обещаю тебе, дорогая, что буду осторожен. Я бы не сделал ничего такого, что могло бы подвергнуть риску тебя и девочек.

Я была очень удивлена, что папа делает подобные заявления, особенно то, что он якобы не подвергнет нас риску, потому что он уже сделал это минимум дважды – когда его арестовали и когда мы отправились в путешествие в горы (конечно, Аннет и я до сих пор никому ничего не сказали о том, как месье Гинье пришел в спальню и набросился на нее). Но я понимала, что папа просто хотел, чтобы маме стало лучше, и что иногда такие намерения важнее, чем абсолютная правда.

Хоть папа и пытался ее успокоить, мама снова заплакала, и на этот раз она рыдала довольно громко, чем просто разбила мне сердце. Потом я услышала, как она сказала:

– Мне жаль, Гийом! Это все моя вина! Это из-за меня все зашло так далеко! Тебе и девочкам было бы лучше без меня.

Я чуть не сбежала вниз по лестнице, чтобы обнять ее и сказать, что это совсем не так, но папа меня опередил.

– Не смей так говорить, Дельфина! – потребовал он громко, но прозвучало это так, будто он тоже едва не плакал. – Никогда не извиняйся за то, кто ты есть! Ты знаешь, что мы любим тебя, и без тебя мы были бы никем.

Затем он продолжил немного спокойнее:

– У Стаффорда есть план. Я больше ничего не могу сказать, но это часть чего-то очень серьезного. У меня есть возможность сыграть в этом свою роль, а взамен, когда придет время, мы получим наши визы в Америку. Ты можешь доверять мне, Дельфина, еще немного? Я только пытаюсь делать то, что, по моему мнению, лучше для всех нас.

После этого на некоторое время воцарилась тишина. Я думаю, они, наверное, обнимались и целовались. Поэтому я прокралась обратно наверх в свою комнату, чтобы записать все в свой дневник.

Ужасно, что мама так себя чувствует – я предполагаю, это из-за того, что она еврейка. Но в то же время очень интересно было узнать, что мама догадалась о папиных делах. А также получить подтверждение того, что до сих пор мои выводы были правильными. Лорд Питер Уимзи гордился бы мной.

Наконец месье Хабиб (думаю, все же несколько неохотно) согласился отвезти меня в центр для беженцев, где работает его жена. Каждую пятницу в полдень он закрывает свой магазин, отправляется в мечеть на молитву и больше в этот день не открывается. Поэтому мы договорились, что они вместе с женой во второй половине дня заедут за мной. Я решила, что пока не увижу, как выглядит центр, не возьму с собой Грейс.

Мадам Хабиб поначалу немного настороже – конечно, ей очень интересно, кто эта напористая женщина-эмигрантка, которая таким образом вторглась в их жизнь. Но я задаю много вопросов, и она немного оттаивает, постепенно становясь менее сдержанной, пока рассказывает о центре и работе, которую она там выполняет. К счастью, я обнаруживаю, что ее английский еще более беглый, чем у ее мужа.

– Центр был создан для того, чтобы попытаться защитить женщин и детей, оказавшихся в Марокко в затруднительном положении. Они прибывают из таких стран, как Нигерия, Мали и Сенегал, следуя через пустыню старыми солевыми маршрутами, что само по себе невообразимое путешествие. Некоторые из них – мигранты, решившие покинуть свои дома в поисках лучшей жизни. Но многие – просто беженцы, спасающиеся от преследований, голода и войны. Чаще всего они въезжают в Марокко на севере, через Алжир, стараясь как можно ближе подобраться к испанской территории – Мелилье. Это небольшой уголок Марокко, который все еще принадлежит Испании, и соседние города Уджда и Надор заполнены беженцами. Но попасть в Мелилью трудно, она окружена тройным барьером из высоких заборов, увенчанных колючей проволокой, а это тоже опасно. Им приходится либо пытаться перебраться через заборы, либо плыть кругом. Те, кто терпит неудачу, оказываются в ловушке здесь, в Марокко, и в конечном итоге направляются в большие города, такие, как Рабат и Касабланка, в надежде заработать на жизнь и суметь заплатить за переправку в Европу.

– Разве они не пытаются снова вернуться домой, как только понимают, что не могут пробраться? – Даже произнося это, я понимаю, насколько наивен мой вопрос, и чувствую, что краснею.

Мадам Хабиб качает головой, ее глаза полны печали.

– Им незачем возвращаться, ничего, кроме опасностей и лишений, от которых они в первую очередь и бежали, их там не ждет. Само путешествие тоже опасно. Становясь бездомными, они делаются невероятно уязвимыми. Они теряют свои семьи, своих друзей, свою культуру и свой язык. Все те основы, которые в значительной степени образуют личность. Можете ли вы представить, насколько это изолирует и что значит потерять все ориентиры, которые помогают найти свой путь в этом мире?

Мы едем к маяку на самой дальней окраине города, мимо волнореза, защищающего порт от океанских течений, через скопления лачуг и тесных трущоб.

Месье Хабиб сворачивает, чтобы избежать столкновения с козой, дергающей ломкие листья куста, вырванного с корнем у обочины дороги.

– Они становятся такими, – поясняет мадам Хабиб, указывая на мертвый куст. – Когда их корни вырваны из земли, их нечем кормить и защищать. Они становятся жертвами всевозможных злоупотреблений и лишений. Хуже всего приходится женщинам и детям, они наиболее беззащитны.

Мы останавливаемся у временного здания со стенами из голых кирпичей и крышей из гофрированной жести. На одной из стен кто-то нарисовал фреску с подсолнухами. Они выглядят решительно жизнерадостными посреди унылой безысходности, где настоящим растениям пришлось бы бороться за выживание в пыли.

– Прошу вас, – говорит мадам Хабиб, – следуйте за мной.

Я отступаю, чтобы пропустить месье Хабиба вперед, но он качает головой.

– Я не захожу внутрь. Этим центром для женщин и детей управляют женщины.

Его жена стоит, придерживая для меня открытую дверь.

– Многие из присутствующих здесь пострадали от мужчин, – тихо объясняет она. – Мы считаем, что лучше, чтобы они знали, что это абсолютно безопасное место, где их не будут эксплуатировать или оскорблять, где нет никого и ничего, что могло бы усугубить их травму. Мужчинам вход воспрещен.

Внутри большое пространство, разделенное импровизированными экранами на разные отсеки. Там есть столовая, где они, как раз закончив убираться и протирать столы на козлах, подают на обед миски с густым супом.

– В том углу находится зона, где проводятся медицинские осмотры, – рассказывает мадам Хабиб. – Многие женщины беременны, но бо́льшая часть этих беременностей является результатом изнасилования. Консультации и услуги в области психического здоровья, которые мы стараемся предоставлять, так же важны, как и предлагаемая физическая помощь. Кроме того, возникают дополнительные осложнения из-за ВИЧ, гепатита В и сифилиса. Эти женщины прошли через ад, и им предстоит еще много испытаний. Но это все, что мы можем сделать здесь. Они начинают мечтать – «Мечта о Европе», так они это называют. Однако это быстро превращается в кошмар, из которого нет выхода.