Командарм выслушал утренние донесения из дивизий и бригад и сказал своему начштаба:

– Поедемте-ка, Александр Кондратьевич, в дивизию Лещинского. На сегодняшний день самый слабый участок у нас там. Надо решить, куда поставить свежие бригады.

Он намеренно сказал именно так: «…в дивизию Лещинского». Член Военного совета покачал головой и покосился на Камбурга, который возился со своей трубкой и делал вид, что занят только ею.

И уже на улице, когда садились в машину:

– Надо подумать о кандидатуре на должность выбывшего командира двести двадцать второй.

– А может, Михаил Григорьевич, надо возвратить полковника Боброва? Прошло некоторое время, достаточное для того, чтобы подумать и взять себя в руки. К тому же он в последних боях проявил себя с лучшей стороны.

– Я тоже так думаю, – ответил командарм и усмехнулся: – Как говорит моя добрая матушка Александра Лукинична: наша невеста не гусей пасла, а веретеном трясла… А, Александр Кондратьевич?

– Это точно, – усмехнулся и Кондратьев.

Полковник Бобров был отстранён от командования дивизией в середине октября. Тогда шли упорные бои на изнурение. И командарм в тех условиях решил, что Лещинский лучше справится с управлением 222-й.

– Да, Александр Кондратьевич, надо возвращать Боброва. Заготовьте приказ.

Машина шла по расчищенной дороге. Следом, соблюдая дистанцию безопасности, на той же скорости летела крытая полуторка с охраной.

Ефремов покосился на Кондратьева. Тот оглянулся в заднее стекло и сказал:

– Камбург распорядился.

Капитан госбезопасности Камбург, начальник особого отдела армии, был из разряда служивых людей, которые на первый взгляд ни на шаг не отступают от того дела, которое им поручено. В свободные минуты раскуривал свою трубку и о чём-то думал. Любил побаловаться чайком в его, командарма, компании. Но и тут, за дружеским, казалось бы, столом и разговорами, не забывал о службе.

– Слишком он меня опекает, – сказал командарм и спросил Кондратьева: – Он тебя обо мне не расспрашивал?

– Нет, – ответил Кондратьев. – Лещинским интересовался.

Лещинским – это всё равно что им, командармом.

Кондратьев невольно поёжился. Ему самому хотелось спросить командующего, не интересовался ли им начальник особого отдела. Ведь он дважды побывал в окружении. А это не скоро забывается. Вернее, не забывается никогда. Помарка в личном деле – навсегда.

В октябре, в период первого броска «Тайфуна» на Москву, Кондратьев был начальником штаба 24-й армии. Одной из пяти, попавших в «котёл» под Вязьмой. 8 октября, когда уже началась неразбериха, он принял на себя командование теми дивизиями, которые оказались под рукой, и организовал оборону Семлёва. В Семлёвском лесу тогда оказались управления многих армий. Именно там, как он потом узнал, попали в плен командарм 19 Лукин, командарм 20 Ершаков, член Военного совета 32-й армии Жиленков, начальник штаба 19-й армии генерал Малышкин, там погиб командарм 32 генерал Вишневский. Когда начался прорыв, Кондратьев с частью штаба прорывался в колонне 106-й и 19-й стрелковых дивизий. Лезли через пулемёты. Через немецкие траншеи. Во время атаки был убит командир 106-й генерал-майор Котельников. Тяжело раненный в обе ноги начальник артиллерии армии генерал-майор Машенин застрелился. Командарм 24 генерал-лейтенант Ракутин погиб, пытаясь пробиться в том же направлении в другой колонне. Сам Кондратьев, раненный во время прорыва, вышел к своим в районе Дорохова и вывел группу в сто восемьдесят человек. После госпиталя его направили сюда, под Наро-Фоминск, в 33-ю армию.

222-я, куда они сейчас направлялись, во время летних боёв под Ельней входила в состав 24-й армии. В начале августа её вывели из состава армии, передали в 43-ю, и в вяземский «котёл» она не попала. Кондратьев помнил полковника Боброва как храброго офицера, умело управлявшего дивизией в самых трудных обстоятельствах. Но в ноябре у него попросту сдали нервы. Что ж, у всего есть степень прочности.

Думал свою думу и командарм.

Больше трёх лет прошло, а не забывается. Вот и теперь, когда начнут наводить справки о полковнике Лещинском, всплывёт в кабинетах ведомства Лаврентии Берии и его имя. Где теперь та его папка? Неужели Клим отдал её следователю? Или Сталин забрал её себе и хранит? Зачем она ему? Чтобы не попала в руки Берии? Возможно.

Ах, какой чудной была та весна! В Забайкалье сопки буквально цвели. Он никогда не видел такого великолепия природы. И вдруг – телефонограмма от наркома обороны СССР Ворошилова: срочно прибыть в Москву. Никаких пояснений. Просто – прибыть. Неужели новое назначение, томился он догадками в поезде, наблюдая в окно купе, как бурная забайкальская весна на Урале сменилась зимой, а потом, в Поволжье, снова зацвела подснежниками.

В Москве, на Павелецком вокзале, куда прибыл его поезд, комкора Ефремова встретил на машине порученец, офицер Генштаба, и проводил до гостиницы «Москва». И когда, занеся в номер его вещи, тот вдруг сказал, чтобы он не покидал гостиничного номера без специального разрешения, его худшие предположения подтвердились.

Он поинтересовался у порученца, в какое ведомство нужно обращаться для получения этого специального разрешения. Порученец внимательно посмотрел на комкора и тихо сказал:

– В НКВД.

На Лубянке во внутренней тюрьме в то время находился его сослуживец и друг по Приволжскому военному округу Павел Дыбенко. Командарма 2-го ранга, командующего войсками Ленинградского военного округа Дыбенко взяли по делу расстрелянных год назад Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка, Примакова, Путны, Эйдемана. Почти со всеми из них Ефремов был хорошо знаком. С Тухачевским вместе воевали под Царицыном. Затем на Тамбовщине. Там же познакомился с Уборевичем. Тамбовская кампания оставила в душе Ефремова какой-то смутный осадок. Никому он не признавался в своих тревогах, которые время от времени окликали из прошлого. Но кто знает, может, всевидящее око ОГПУ-НКВД…

Следователь вежливо постучал в дверь, вежливо представился. Щеголеватый капитан госбезопасности лет тридцати.

Ефремов предложил ему сесть за стол и попросил у коридорного принести им два чая. Но капитан вежливо улыбнулся и твердеющим голосом сказал, что чай они будут пить в другом месте…

Каждый день капитан увозил его на Лубянку, в мрачное здание Наркомата внутренних дел, и там, в тесном кабинете, где ничего не было, кроме стола, двух стульев и лампочки, они по два-три часа беседовали на одну и ту же тему. Следователь задавал Ефремову одни и те же вопросы, на которые тот давал одни и те же ответы.

Где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с агентом иностранной разведки Дыбенко?

Какие разговоры вели?

С какого времени он, Ефремов, завербован Дыбенко?

Какие документы он, Ефремов, подписывал, соглашаясь на сотрудничество с враждебными элементами против советской власти и Красной армии?