И тут в березняке послышались крики. Появилась группа бойцов. Они бежали парами, низко пригибаясь. Несли в руках длинные противотанковые ружья.

Эх, ёктыть, подумал старшина Нелюбин, что ж так поздно-то? О том, что их взвод усилят расчётами ПТР, им сказали ещё на пути сюда. Но бронебойщики опоздали. И теперь их совали прямо на опушку, под пули и осколки. Видя безвыходность положения, они тут же облюбовали воронки немного позади окопов, быстро установили свои мортиры и принялись стрелять.

Ещё два танка загорелись в поле. А один, с разбегу размотав в глубоком снегу перебитую гусеницу, резко развернулся бортом. Возле него сразу начали копошиться чёрные фигурки: видимо, экипаж пытался устранить поломку. Чёрный маслянистый дым тяжело стаскивало в сторону, пачкая ослепительно-белый снег поля.

Одна из приземистых горбатых машин, похоже, что самоходное штурмовое орудие, шла прямо на курсантский взвод. Она часто стреляла из своего короткоствольного орудия. Но, видимо, не достигая своей цели, остановилась и сделала резкий разворот для очередного, более точного выстрела. И тут же в подставленный борт врезались несколько болванок. Плеснули ослепительные искрами электросварки. Самоходка вначале лениво задымила, потом из люка вместе с потоком огня и бурого дыма выскочил горящий танкист, и, не успел он ещё соскочить с брони, внутри железной машины протяжно заревело нарастающим рёвом, и она развалилась на несколько частей. Старшина знал, что так рвалась боеукладка. Значит, снаряд попал в отсек, где хранились боеприпасы.

Резко, хлёстко били длинноствольные бронебойки. Был ли толк от их торопливой стрельбы, старшина Нелюбин так и не понял. Вскоре по цепи пронеслось освобождающее нервы:

– Огонь! Отсекать пехоту!

Вот это, ёктыть, другое дело, со злостью обрадовался старшина Нелюбин. Ну, прощай Настасья Никитична! Не поминай лихом, Анюта! Прощайте, детушки мои… Он приложился, выбрал в мерцающей цепи одного, потом мушку перевёл на другого, который время от времени взмахивал рукой. Далековато… А вроде и ничего… Только бы винтовка не подвела. Нажал на спуск. И пуля, долго терпевшая в канале ствола и измотавшая этим своим безделием старшине все нервы, голодным хищным зверьком вырвалась в снежное поле. Лети, лети, милая, проводил её стрелок, порыскай там, поищи своего…

Танки замедлили ход. По глубокому снегу не особенно разгонишься. К тому же стала приседать и отставать пехота, а для танка оторваться от пехоты – дело гиблое.

Три патрона он израсходовал, как ему показалось, слишком быстро. Пули улетали в поле, которое казалось старшине Нелюбину уже вовсе не белым, а скорее чёрным. Вскоре понял: беда, винтовка не пристреляна. Куда летели его пули, он не знал. Ни одна фигурка из тех, которых он с такой бережной тщательностью выцеливал из своей снежной берлоги, не прекратила движения. Он зарядил новую обойму и снова принялся исполнять свои обязанности: тщательное, хладнокровное прицеливание, задержка дыхания и – спуск. Ничего путного из его стрельбы не выходило. И магазин болтается, и спуск тугой. На третьей обойме кое-как приспособился. Ладно, хромать не учатся, подумал старшина, только неужто до штыка и приклада дело дойдёт? Он теперь выцеливал одного и того же рослого немца, бежавшего рядом с танком и подававшего рукой какие-то команды. Он надеялся: в большого попасть легче. Но по-прежнему ничего не получалось. Вот сволочи, и не боятся нашей стрельбы, будто знают, что мы тут лежим с непристрелянными винтовками, негожими для боя на дистанции…

Немец всё же упал. Но не после его выстрела. За спиной в овраге захлопали миномёты, и мины с натужным свистом улетали в поле и там рвались, подбрасывая вверх серые фонтаны снега, перемешанного с землёй. С миномётчиками на пару воевать куда как легче. Вот тут-то и споткнулся среди разрывов мин его крестник. Миномётный огонь, ураганом распахавший поле, так и придавил пехоту. Вот такая война старшине нравилась! Когда не только ты – мишень и когда не только по тебе лупят. Когда и из-за твоей спины тебе огоньком подсобляют.

Откуда-то из глубины поля начал прицельно бить по окопам пулемёт. Пулей сбило молодую берёзочку перед самым бруствером. Охнул Святослав, завертелся, забил ногами в снегу, не умещаясь в своём тесном и малоприспособленном для спасения жизни ровике. Эх, малый, малый, говорил же я тебе, надо в землю зарываться. Хотя бы на полплеча. Хотя бы земельки перед собой накидал. Вот тебе и третья пуля…

– Сынок? Живой, ай нет? – погодя окликнул он Святослава, когда пулемёт немного утих. Но тот уже не шевелился.

Калинкин стрелял хладнокровно, словно на стрельбище. Он даже не оглядывался по сторонам. Ох, и крепкие ж у парня нервы, подумал о нём старшина, и тоже прицелился и выстрелил. Нет, винтовка была негодная. Из своей прежней, с которой отступал от самого Спас-Деменска, он положил бы уже не одного.

Бронебойщики стали выскакивать из своих воронок и перебегать куда-то правее. Некоторые падали, уткнувшись в снег, и больше не вставали. Пулемётчик, стрелявший из глубины поля, делал своё дело. Куда ж их несёт, подумал старшина о бронебойщиках. Эх, побьют ребят ни за грош…

Калинкин стрелял и стрелял. Заработали и свои пулемёты. Два «максима» длинными очередями с флангов начали прижимать к снегу поднявшуюся после короткого замешательства пехоту. А ротный хитёр. Эх, хитёр! Как долго берёг, не обнаруживал пулемёты. Танки-то всё равно пройдут, не остановятся, не вспятятся, а пехоту тут положить надо, чтобы она с танками в тыл не прошла. Глядя на Калинкина, обойму за обоймой загонял в разболтанный магазин своей винтовки и старшина Нелюбин.

– Назад, ребята! Не надо позора! – послышался откуда-то слева голос ротного. – Пропускать танки через себя!

Старшина оглянулся. Несколько курсантов кинулись было к лесу, но ротный остановил их. И они так же быстро, без суеты, вернулись в свои ровики, залегли и продолжили огонь.

– Товь бутылки!

Какой же пойдёт на нас, вглядывался старшина через прицел в чёрное грохочущее поле.

На взвод курсантов шли два танка. Один из них время от времени останавливался и делал несколько торопливых выстрелов. Снаряды его пролетали над головами стрелков и рвались на позициях артиллеристов. Там уже всё было искромсано. Вместо заснеженного березняка зияла дымящаяся пустота. И невозможно было представить, что там кто-то ещё мог выжить, что в этом кромешном пространстве, куда прилетали всё новые и новые снаряды, уцелело хотя бы одно орудие. Другой танк, выбрасывая вверх чёрную струю выхлопных газов, пёр прямо, без остановок, видимо, под прикрытием огня стараясь как можно скорее ворваться на их позиции. Потом он стал отворачивать правее, по дуге. И старшина Нелюбин мгновенно понял, куда тот спешил. Справа из спаренных воронок вели огонь две последние бронебойки. Вот на них-то и летел танк, взмётывая струящимися траками вихри серого грязного снега. Уже хорошо были слышны натужный рёв его мотора и лязг гусениц.

– Кондрат! – закричал старшине Калинкин, перекинувшись набок и лихорадочно дёргая затвор винтовки. – Твой!

– Я и сам вижу, что мой, – вслух подумал старшина Нелюбин.