И теперь Пелагея вдруг подумала: а если Кузьме взбредёт в голову к ней наведаться? Вдруг решит с ней общий язык найти, чтобы на Зинаиду повлияла. Зинаида-то на него, постылого, как не хотела смотреть, так и не хочет. Не поведёт же он её в свой дом только своей волей. Невелика в таком деле и тятькина власть. А вот если и правда Кузьме взбредёт в голову к ней зайти? Да я его дальше крыльца и не пущу, он мой характер знает, решительно подумала Пелагея и толкнула дверь в предбанник.

– Живые хоть, братики? – она окинула их взглядом и, присмотревшись в потёмках, кивнула на Губана и спросила удивлённо: – А это ж с вами кто?

– Михась, Мишка, наш товарищ, – ответил Кудряшов, настороженно глядя на Пелагею.

– А оружие ж ваше где? – снова спросила она, заметив, что вешалка в углу пуста и ни винтовки Кудряшова, ни автомата курсанта нигде не видать.

Кудряшов только рукой махнул и поморщился.

– Ладно, – сказала она, понимая, что что-то с ними стряслось, но раз не рассказывают, то, значит, так и надо. – Вчера в деревню трое приходили. Ваши. Из леса. С ружьями. Дождались Новикова и уехали с ним в Андреенки. Говорят, он их в управу повёз.

– Кто такой Новиков?

– Полицейский. Немцами назначенный. Вроде участкового милиционера. Новая власть. Лошадь ему дали, кавалерийскую. Таких красивых да статных лошадей у нас даже в колхозе не было.

Пелагея принесла хлеба и сала. Погодя – чайник с кипятком, заваренным зверобоем и мятой.

День они пересидели в бане. Вечером протопили захолодевшую печь. Пока баня топилась, сидели, глотали дым в предбаннике. А ночью, когда легли спать, в лесу неподалёку от деревни началась стрельба. Утром пришла Пелагея. Сказала:

– Говорят, ваших в Аксиньиной лощине постреляли. Я-то не знала, а они, видишь, уже сутки там стояли на отдыхе. Пленных в Андреенки погнали. Ой, много! Листовку вот вам принесла. Вчера утром увидела, в сено ветром занесло. Забыла вам отдать. Ночью самолёт пролетел, он и набросал. По всем дорогам эти листочки носит. Дети собирают, картинки на оборотах рисуют.

– Что в ней? – спросил Кудряшов.

– Читайте сами, – и Пелагея сунула листок Воронцову.

Четвертушка синей суровой бумаги, по цвету напоминающей обложку ученической тетради, была влажной. Одна сторона заполнена типографским текстом.

– Дорогие братья и сёстры, – начал читать Воронцов. – Вот уже пять месяцев фашистские орды топчут нашу родную землю. Но придёт тот час, когда Красная армия погонит их назад, откуда пришли. Жители оккупированных городов, сёл и деревень! Русские люди! Вставайте на борьбу с оккупантами! Бейте фашистских гадов! Жгите их транспорт, оружие и имущество. Не давайте им еды и крова. Уходите в лес и начинайте партизанскую борьбу. Стремитесь достойно встретить Красную армию! Смерть фашистским захватчикам!

– По-комиссарски прямолинейно и понятно, – сказал Кудряшов и взял из рук Воронцова синюю бумажку. – Ладно, приказ, как говорил наш комполка майор Алексеев, запомнить и передать устно, а бумажку пустим на раскур.

– Что, в лес пойдёте? – спросила Пелагея и посмотрела на Воронцова; в её глазах он увидел беспокойство.

Она ждала ответа, смотрела пристально, даже не сморгнула.

– Так надо же куда-то идти. Что-то делать. Не можем же мы, здоровые, сидеть сложа руки. Раз к своим пробиться не удалось…

– У вас же даже оружия нет. Как же вы станете партизанить? А еды где наберётесь? Вон, вас уже трое, – кивнула она на Губана, тихо сидевшего в углу.

Они молчали. Что им было сказать этой женщине, которая всё сразу размыслила вернее верного? Идти в лес? Куда? Ни оружия, ни продуктов питания, ни связи, ни карты, ни чётких приказов, ни взаимодействия с другими подразделениями, которые, возможно, уже где-то существуют и действуют в окрестных лесах.

– Оставайтесь-ка у нас, в Прудках, – вздохнула она.

– Это ж как?

– А так. В примаках оставайтесь. Оприютим уж как-нибудь, – и она улыбнулась.

– Да нас же сразу заберут! Этот ваш полицай, Новиков, первый и придёт за нами, – сказал Воронцов и в упор посмотрел на Кудряшова, но тот отвёл взгляд.

– Не заберут. Не одни вы тут хоронитесь. Ваши, такие же, кто на задержке, в трёх дворах живут. Кузьма знает, помалкивает. А что ему? Они ж смирно живут. Ничего не жгут, никого не убивают. Вдовы приняли. Двое раненые. Один лежачий. Вот и решайте, братики, как дальше быть. Одного-то из вас я оставлю. А двоих по хатам разведу. Мужики вы здоровые, работящие. Любая баба рада будет такому примаку.

Кудряшов наступил на ногу Воронцову и сказал, подмигнув Пелагее из-под густой весёлой брови:

– Командир, ты как хочешь, а лично я остаюсь здесь, в этой баньке. Готов дённо и нощно охранять, так сказать, основной пост и беззаветно трудиться по хозяйству.

– Если вы думаете по баням жить, то Кузя Новиков вас точно в управу уведёт. И одного, и другого, и третьего. Или всех сразу, – Пелагея засмеялась и снова посмотрела на Воронцова своими яркими, как озимь, зелёными глазами, которые, казалось ему, немного подрагивали от напряжения.

– Тут останется тот, кого оставлю я, – наконец сказала она. – А тебя, Савелий, братик мой, и тебя, Михась, я сегодня же вечером отведу на ваши квартиры. Думайте поскорей, потому что мне ещё с людьми договориться надо.

– Эх, не судьба, Пелагея Петровна! – сказал со вздохом Кудряшов, по-ухарски сбив набок шапку.

– Да видать, что так, – засмеялась и Пелагея.

Когда остались одни, Кудряшов проводил хозяйку не́остывшим взглядом, усмехнулся по обыкновению и сказал:

– Ну, подольский, тебе, дураку, как всегда, повезло. Только вот не знаю, оправдаешь ли ты её надежды.

Воронцов резко рванул его за плечо и, когда тот повернулся к нему лицом, ударил в подбородок. Кудряшова опрокинуло ударом на пол. Тут же резко вскочил, схватил первую попавшуюся под руки скамейку, но ударить не посмел. Только сказал:

– Чего ж ты, командир, оружие не применил? – и сплюнул под ноги кровь.

– У нас всего три пули, – сказал Воронцов. – Одна из них действительно может стать твоей. Но не сейчас.

– Здоровый, сволочь, – отплёвывался кровью Кудряшов. – Откормили вас там в Подольске.

– Давай, Кудряшов, сразу раз навсегда договоримся вот о чём: впредь в моём присутствии на эту тему не распространяться. Ты хозяйке просто надоел со своими пошлыми ухаживаниями. И грязные намёки по поводу того, что здесь, в этом доме, на постой определён я не без умысла, прошу прекратить. С хозяевами вести себя так, как подобает воину Красной армии. Она тебя, может, потому и не оставила, что ты пошляк.

– Кого захотела, того и оставила, – ухмыльнулся Кудряшов. – Может, нам ещё и устав на ночь штудировать прикажите?

– Прикажу, будешь штудировать устав. Понял? – Воронцов шагнул к Кудряшову и посмотрел на него в упор. – Говорю это тебе как старший по званию. Присягу вы все давали. Оба. И тебя, красноармеец Губан, это тоже касается.