была собака. Ничуть не смутившись от этого известия, шарлатан заявляет: «Я принял Вас за другого. Если вы и впредь станете приходить в неурочное время, то я не буду виноват, если вам предстанет видение, предназначенное для другого лица».

Разумеется, Гиббс не только развлекал Августейших хозяев. Он занял свое место в образовательной программе, обучая языку трех младших Великих Княжон и Алексея. Две тетради, в которых Мария и Анастасия писали диктанты Гиббса и свои переводы, англичанин хранил долгие годы. Анастасия была непохожа ни на кого из Царских детей. Во время одного из уроков, когда она превзошла самое себя и болтала, не переставая, учитель не выдержал и воскликнул: «Shut up! (Молчать!)» «А как это пишется?» — спросила озорница и приписала это слово к своей фамилии на обложке тетради. Теперь у нее появилось новое прозвище. Николай Александрович больше чем любой другой испытывал неудобства от тесноты их «резервации» и так же, как в Царском Селе, для того, чтобы получить физическую нагрузку, занялся распиловкой дров. Панкратов распорядился, чтобы ему привезли кругляки и выдали поперечную пилу. «Приходилось поражаться его физической выносливости и даже силе. Обыкновенными его сотрудниками в этой работе были Княжны, Алексей, граф Татищев, князь Долгоруков, но все они быстро уставали и сменялись один за другим, тогда как Николай II продолжал действовать». Он также соорудил площадку на оранжерее и лестницу, которая вела наверх, чтобы он сам и члены его Семьи могли насладиться скудным зимним солнцем.

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО, располагавшееся в Петрограде, находилось в это время при последнем издыхании. Как мы уже убедились, к концу апреля оно должно было признать свое бессилие. Как в Москве, так и в Петрограде гражданский и общественный порядок был совершенно разрушен. Что касается армейских частей, то они лишь немногим отличались от банд разбойников. Только у офицеров и части старослужащих сохранялось какое-то чувство долга, но они были не в силах справиться с массой рядовых. Рабочие и солдаты яростно требовали контроля над правительством. Пролетарии на заводах утверждали свою власть тем, что ломали машины, нападали на мастеров и владельцев предприятий, а затем выбрасывали их из здания.

Пытаясь справиться с усиливающимся хаосом, некоторые консервативные организации стали искать лицо, способное взять контроль в свои руки и в какой-то мере восстановить дисциплину и порядок. Генерал Лавр Корнилов, назначенный Керенским на пост Верховного Главнокомандующего армией, предлагал собрать достаточное количество войск и двинуть на столицу с целью ввести военную диктатуру. Он детально изложил свой план Керенскому, указав при этом на важную роль, которую он будет играть в реформированном правительстве. Уверенный в том, что получил одобрение Керенского, Корнилов приступил к действиям и 26 августа был готов выступить.

Но в решающий момент социалистические убеждения Керенского взяли верх, и он не решился передать власть в руки генерала. Он публично назвал Корнилова предателем, пытавшимся встать на пути революции, и в панике обратился за помощью к большевикам, даже снабдив их оружием. Встреченное толпами вооруженных рабочих и буйствующих солдат Петроградского гарнизона, а также сопротивлением железнодорожных рабочих, мешавших продвижению корниловских войск, корниловское движение потерпело неудачу. К 5 сентября все закончилось.

Керенский тотчас ощутил последствия своего поступка. Когда власти приказали большевикам вернуть оружие, те только расхохотались им в лицо. После того как в октябре наконец состоялось заседание Учредительного собрания, ленинская партия, хотя и представлявшая меньшинство, захватила власть с помощью тех самых ружей и гранат, которые им выдал Керенский. Лозунг «Вся власть Советам» стал оправданием начавшейся жестокой классовой борьбы, Красного террора, явившегося официальной государственной политикой нового правительства. Эта политика превратила ненависть и мстительность в добродетели и потребовала низвержения всякого учреждения, всякого движения, всякого символа, всякого облеченного властью лица, связанного с прежним режимом, с тем, чтобы можно было начать совершенно новую жизнь. В последний раз злополучного Керенского видели, когда он на полной скорости уезжал из Петрограда на взятом напрокат автомобиле. Некоторое время он скитался на юге страны, прежде чем тайно скрыться из России, чтобы никогда больше туда не вернуться.

Когда в ноябре в Тобольск пришла весть об Октябрьской революции, Николай II был потрясен и впервые пожалел о своем отречении. Генералы и депутаты Думы, которые заверили его, что лишь они могут навести в стране порядок и выиграть войну, ничего не смогли предпринять. Интеллигенция, которая так резко критиковала Царя и бюрократию, нашла задачу управления страной гораздо более трудной, чем она полагала, когда рвалась к власти в феврале 1917 года. По словам Ричарда Пайпса, новые вожди «позволили государству и обществу развалиться за какие-то два, самое большее, четыре месяца — то самое государство, которое бюрократы [и самодержец] умели каким-то образом сохранять в целостности в течение столетий».

Успех большевиков в Петрограде не сулил ничего хорошего Царской семье и ее спутникам, и чувство надвигающейся опасности сплотило их. Они стали шепотом говорить о возможности быть спасенными и то и дело поглядывали на улицы в надежде увидеть кого-то из новоприбывших, на которых могли возложить такую задачу. И действительно, в Тобольске, Москве и Петрограде разрабатывалось несколько заговоров, а в губернаторский дом тайком переправлялись записки от сторонников Царской семьи, в которых сообщалось, что помощь на подходе.

Из покрывших себя дурной славой наиболее известным был Борис Соловьев, обеспечивший доверие Вырубовой тем, что женился на дочери Распутина Марии [Матрене] в сентябре 1917 года. Убежденная в его намерении спасти Царскую семью, Анна использовала его в качестве курьера для доставки писем, денег и небольших посылок узникам Тобольска. Александра Феодоровна полностью доверяла этому человеку, как явствует из ее письма, написанного в январе 1918 года, когда казалось, что он намерен действовать:

«По вашему костюму торговца вижу, что сношения с Нами не безопасны… Сообщите мне, что вы думаете о Нашем положении. Наше общее желание — это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг. Пишите откровенно так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо. Я особенно рада что это именно вы приехали к Нам».

Соловьев хвастал, будто бы в Тюмени у него имеется отряд из трехсот офицеров, которые готовы выступить на Тобольск, переодетые, как простые солдаты, и спасти Семью. Несмотря на надежды, которые он вселил в узников, из его планов ничего не получилось, и деньги, доверенные ему, исчезли. Многие монархисты и даже белый следователь по особо важным делам после убийства Царя и его Семьи решили, что Соловьев был большевистским агентом-провокатором; другие полагали, что он был двойным агентом, и существуют свидетельства в поддержку обоих обвинений.