class="p1">В конечном счете все планы спасения Семьи кончились провалом. Ни один из них не превратился в нечто более реальное, чем смутная мечта. Подлинные причины этого установить трудно, поскольку объяснения участников, как правило, сводятся к самооправданию и ненадежны. Постоянно повторялась оговорка «если бы» — неизменная попытка свалить вину на кого-то другого.

Слухи о попытках спасти Царскую семью были столь же опасны для Тобольских узников, как и фактические заговоры, поскольку большевики, стремившиеся упрочить свою власть, сознавали, каким притягательным символом для объединения оппозиции стал бы Царь. Они тоже стали разрабатывать планы в отношении Семьи; однако их внимание было временно отвлечено, когда немцы и австрийцы возобновили военные действия и вторглись в отдельные западные районы России.

ПОСЛЕ ТОГО как по-настоящему похолодало, Императрица оставила шитье и принялась вязать шерстяные носки для Алексея, штопать брюки мужа и чинить ночные халаты дочерей. Она также готовила Рождественские подарки для всех, в том числе для слуг и солдат.

Возможно, в память о минувших Рождественских праздниках Александра Феодоровна обратилась к Сиднею Гиббсу с особой просьбой. Она поручила ему написать письмо как бы от себя, но на адрес мисс Маргарет Джексон, своей бывшей гувернантки, к которой она испытывала искреннюю любовь и уважение. Императрица переписывалась с «милой Мэджи» в течение многих лет, поверяя ей как радость, так и горе. Они поддерживали связь друг с другом с того самого времени, как мисс Джексон ушла в отставку и поселилась в пансионате для гувернанток в лондонском Риджентс Парке. Видя, что надежды на спасение со стороны земляков гаснут, Александра Феодоровна предприняла последнюю попытку заручиться поддержкой со стороны Английского Двора, где у нее всегда были прочные связи.

В задачу Гиббса входило отослать достаточно подробную информацию о ситуации в Тобольске, но таким образом, чтобы не выдать подлинную личность отправителя. В его бумагах сохранился не раз исправленный черновик с целью найти нужный тон — тон англичанина, пишущего другу домой.

«В газетах вы прочтете о многих изменениях, которые у нас произошли. В августе Временное правительство решило перевезти нас из Царского в Тобольск…»

Далее он описывает город, точное его местонахождение, расположение комнат в губернаторском доме, кто где спит, как протекает жизнь. Затем продолжает:

«С тех пор, как Вы писали, прошло очень много времени; возможно, Ваши письма до нас не дошли! Попробуйте написать снова, может быть, следующие дойдут до адресата. Пишите обо всех, как они живут и что поделывают. Мы узнали, что Дэвид вернулся из Франции. Как чувствуют себя его мама и отец? Что кузены? Они тоже на фронте?»

Дэвид! Это же принц Уэльский! Императрица была уверена, что его имя послужит Мэджи сигналом бедствия, к которому она привлечет внимание королевы.

И снова ничего не произошло. Позднее Гиббс сумел выяснить, что письмо, посланное из Тобольска дипломатической почтой 15 декабря, достигло Петрограда. Но на этом его след обрывается. В Британском же королевском архиве письма этого нет, хотя имеются другие упоминания о Гиббсе.

НЕСМОТРЯ НА ОТВАЖНЫЕ ПОПЫТКИ сделать Рождественские праздники веселыми, Императрица призналась в письме к подруге: «Какими грустными стали эти праздники!» Оказавшись в заточении, она из предусмотрительности стала вести дневник, пользуясь сокращениями и отмечая события, никак их не комментируя. К сочельнику она припасла изготовленные ею подарки. В полдень в доме состоялся молебен, после чего Государыня спустилась вниз к общему ленчу, чего она обычно не делала.

Она нарядила Рождественские елки для своей семьи, для свиты и для слуг, а после чая вместе с праздничными лакомствами отнесла елку солдатам. Каждому из стоявших на часах она подарила по Евангелию — они остались у нее из запасов, имевшихся для распространения в госпиталях — вместе с закладкой, нарисованной ею собственноручно. Коле Деревенко, сыну доктора, разрешили прийти к обеду в качестве гостя Алексея. Вечером свите были розданы подарки. Для Гиббса Императрица лично списала молитву, которая нам кажется настолько соответствующей его тогдашнему настроению, что, вполне возможно, она сама сочинила ее специально для учителя английского языка:

«I pray

That Christ the Xmas King may stoop to bless,

And guide you day by day to holiness,

Your Friend in joy, your Comfort in distress;

I pray

That every cloud may lead you to the light,

And He may raise you up from height to height,

Himself the Day-Star of your darkest night;

I pray

That Christ, before whose Crib you bend the knee,

May fill your longing soul abundantly,

With grace to follow Him more perfectly.

1917

Tobolsk

Alexandra».

[ «Молю,

Чтоб Христос вас благословил

И направлял изо дня в день к святости.

Ваш Друг в радости и Утешение в беде;

Молю,

Чтобы каждое облако вело вас к свету,

Чтобы Господь вел вас от одной вершины к другой,

Сам являясь Дневной Звездой,

Освещающей самую темную ночь.

Молю,

Чтобы Богомладенец,

Пред Чьими яслями вы преклоняете колени,

Наполнил радостью вашу душу,

Чтобы вы вернее следовали за Ним.

1917 г.

Тобольск

Александра»]

В Рождество Императрица встала в самом начале седьмого, и вся Царская семья пошла парком в церковь, чтобы присутствовать на литургии. Государыня снова трапезовала внизу и после этого «видела Изу из окна. 10 м. сидела на балконе». Эти слова следовало понять следующим образом: София Буксгевден стояла на улице, и подруги обменялись кивками, поскольку Иза, как ее звали в Царской семье, была приглашена на Рождество, однако прийти ей не разрешили. Она явилась, чтобы поздравить Семью и, возможно, передать тайком записку.

В Рождественские праздники диакон провозгласил за молебном многолетие Царю, Царице и их детям. Это вызвало чуть ли не бурю среди присутствовавших солдат. Солдаты хотели тотчас вытащить диакона и священника из церкви и заключить их в тюрьму. Их проступок решили рассмотреть, чтобы начать против них процесс, однако епископ Гермоген, бывший поклонник Распутина, впоследствии отошедший от него, распорядился перевести диакона в другой приход, а отца Васильева — в Абалакский монастырь. Подобная мера еще больше разозлила солдат. После этого случая Царской семье запретили посещать церковь.

Солдаты все сильнее заражались большевистской пропагандой и, руководимые комитетом, избранным радикальным 2-м Стрелковым полком, начали кампанию притеснения Семьи. Еще в сентябре они запротестовали, когда Керенский прислал Императору ящик вина. Никольский приказал разбить бутылки и