иных возможностей; последующие встречи все равно останутся событиями исключительными. Аллан допускал, что она это знает так же, как и он, и при этом не ошибался. Она не возражала против того, что он так тщательно подслащивает ее собственное возвращение к «реальной жизни», а она знала, что больше ничего от него ожидать и не должна. Ей он тоже нравился, и, среди других причин, нравился он ей именно потому, что уйдет – вернется к Мод. Нравился ей в нем хороший муж – после многих лет с ее собственным скверным; и она не могла не воображать, как у нее самой жизнь обернулась бы с мужчиной, подобным тому, какой сейчас лежал в ее объятьях. От этой мысли ее затопило томлением; это чувство она презирала, оно переполняло ее жалостью к себе, и его рано или поздно следовало оборвать. Когда Аллан предложил ей английские булочки, она все равно предпочла рогалик, который уведет его от нее прочь.

Портрет она обнаружила обернутым в чистую простыню – он стоял у стены в кладовой без дверей рядом с кухней. Проверила размеры и внешний вид его и, вновь напустив усталость на лицо и тело, вернулась в постель, где Аллан ее и нашел.

В знак благодарности Оуэн прислал Шпилькам два лучших билета на «Как преуспеть в делах, особо не стараясь» – оперетту, распроданную на пять недель вперед[61]. Много лет Оуэн едва разминал свои мозги в деле, а теперь доказал, что ум у него остер так же, как обычно. Собственным нюхом он в точности высчитал из скудных улик, что́ натворил Аллан. О Фиби он не думал весь день, забыл о своем привычном звонке Луизе – его совершенно затопило успокаивающим ликованьем.

Под вечер четыре дня спустя он названивал домой Аллану, пока тот не снял трубку. Оуэн сказал, что он тут рядом, нельзя ли заскочить выпить? О чем разговор, ответил Аллан. Он сейчас же сообщит привратнику.

Войдя в квартиру, Оуэн насладился прохладой – снаружи температура заползла за девяносто[62]. Аллан его приветствовал радушно, держа в одной руке джин-тоник, а другой помавая Оуэну, чтобы тот переместился к бару и налил себе сам.

– Черт, я как раз собирался вам звонить. Сегодня потчую вас я.

– Посмотрим.

Аллан вперился в Оуэна, пока тот что-то себе смешивал у стойки бара. Вид у Оуэна был серьезный и настороженный.

– В чем дело?

Оуэн повернулся к Аллану.

– Сюда я пришел под ложным предлогом. Вообще-то это деловой визит. Вздрогнем. – Он поднял стакан, полный позвякивающих кубиков.

– Чин-чин. Ну, делами мы много лет занимаемся – и не переходя на личности.

– Ага, рассказывайте. Это между нами.

– Servidor de usted[63].

– У вас есть картина, которую я бы хотел… приобрести, – портрет кисти Уолтера Трейла.

– Она наша с женой. – Аллан прошел мимо Оуэна к бару. – Могу вам сразу сказать: Мод ни за что не согласится продать.

– Немудрено. Я видел ее всего лишь раз в мастерской у Трейла, но могу сказать, она была особенная. Кстати, для начала – не мог бы я на нее взглянуть, как вы считаете?

– Устроить это может оказаться нелегко.

– Когда ж лучше, как не сейчас.

– В смысле – здесь? Мы б ни за что не стали держать что-то подобное в городе. От силы пару литографий – отметить, где у нас стены, вот, пожалуй, и все.

– А вот это что? Я до сих пор не отличаю Китай от Японии. Можно мне будет увидеть портрет, когда я вернусь на север штата?

– Оуэн, – произнес Аллан с мягкой укоризной, – вам Айрин сказала, что картину украли? – И еще он спросил: – А саму Элизабет вы не знаете, правда?

Голос Аллана намекал, что вопрос этот ему важен; Оуэн не мог никак сопоставить его с тем, что знал. Он спросил:

– Так что же произошло?

– Что же произошло с чем?

– Как ее украли?

– Откуда я знаю как… – Аллан был не прочь поиграть в такие игры.

– Ну и как вы с этим поступили? Полиция? Частные сыщики? Кто ваш страховщик?

– А что, по-вашему, мне следует сделать? Кражи искусства – штука хитрая.

– Айрин удивило, когда вы у нее спросили о страховке галереи.

– Так вы здесь поэтому – опять из-за Айрин? Ей-то какое дело?

– Айрин никакого отношения к моему визиту не имеет.

– Тогда вам какое дело?

– Я же вам сказал. Надеюсь завладеть этой картиной.

– Но это даже не… – Аллан умолк. На что это Оуэн намекает? Но взгляд свой тот не спускал с него, глядел не дружелюбно, но и не враждебно. – Вы б не желали обсудить это за ужином? Мне джин действует на пустой желудок.

– Много времени это не займет. – Оуэн сел, скрестив ноги, а стакан поставил на пол рядом. Лицом к нему Аллан оперся о стену. Оуэн его раздражал.

– Вы б не могли мне сообщить, почему мы об этом разговариваем?

– Мог бы. Думаю, вы сделали ошибку. Выдали себя. Вы хотите, чтобы за картину заплатила своей страховкой галерея.

Аллану вдруг захотелось рассмеяться; сказал же он только:

– Ничего себе!

– Я не шучу.

– Да нет. – Аллан не сумел подавить ухмылку. Помолчал. – Даже не знаю, с чего начать.

– С любого места. Никакой разницы это не составит.

– Я даже не знаю, кто страхует галерею, – вероятно, вы это знаете. Я просто задал Айрин один вопрос. Это не значит, что я строю планы. Меня вот что потешает, – продолжал Аллан, – вы обвиняете меня в том, как сами себе состояние сделали. Все свои требования доводите до предела.

– Вот именно. Но лишь против одного страховщика по каждому требованию. – Оуэн мысленно скрестил пальцы, вспомнив Нью-Лондон. Подумал: не следовало мне рассказывать тем людям о Нью-Лондоне.

– Я не выдвигал никаких требований. Картина наверняка всплывет. Если окажется достаточно дешевой, мы сами ее купим повторно, – а так, вероятно, и окажется. – Аллан с растущей уверенностью посмотрел сверху вниз на своего гостя. – Если укравшим ее захочется поторговаться, не повредит втянуть в это и галерею. Потому-то я и звонил Айрин.

Оуэн не стал напирать на Аллана, поскольку держал козырный туз. Тем не менее в угол он своего собеседника загнал. Аллан решил, что выиграл: об этом свидетельствовала румяная уверенность у него на лице. Оуэна он некогда опасался; боязнь его оказалась безосновательна. Если на сей раз тот нападал на него в открытую, Аллан оставался так же невинен, как и когда выписывал полис Моррису. Помимо своей воли Аллан выказал Оуэну легкое презрение за то, что тот настолько ошибается.

Вот