– Я не состою в отношениях с отцом ребенка, – объяснила я. – Я ему сказала, что мне не нужна его помощь.

– А он как отнесся? Смирился?

– Еще нет, но смирится. Он по-прежнему ошибочно полагает, что ему хочется как-то участвовать.

– Так почему же ты отказываешься? Он плохо с тобой обходился?

– Нет, совсем наоборот. Если тебе любопытно, у меня три причины для отказа: во-первых, я не хочу одалживаться у него морально или финансово; во-вторых, не желаю, чтобы мне мешали принимать решения относительно ребенка; в-третьих, на самом деле не нужна ему никакая ответственность…

– Ну ему-то лучше знать, что ему нужно и чего не нужно! Нельзя же решать за него. Если он будет помогать финансово или как-то иначе, это не означает, что ты ему что-то должна. Вы вместе сделали ребенка и оба несете равную ответственность. А насчет того, чтобы все решать самой, – это попросту нечестно. По-моему, у тебя навязчивое желание все контролировать.

Я не знала, сколько еще я смогу удержаться в принудительно-дружелюбном ключе. Маска доброжелательности угрожала вот-вот упасть с моего лица.

– Роб, какие цели ты преследуешь этим спором? Или ты пресс-секретарь «Отцов за справедливость»? Иначе мне непонятно, каким образом это тебя касается!

– Я не знаю ни о каких справедливых отцах, и политической окраски в моих словах тоже не ищи, просто у меня есть личный опыт, и я смотрю на вещи с такого ракурса, которого тебе, пожалуй, недостает.

– Какой еще личный опыт может у тебя быть применительно к моей ситуации?

Наступила долгая пауза. Я даже начала надеяться, что мой риторический вопрос закрыл эту тему.

– Знаешь, в колледже я был тем еще придурком, – начал Роб. Я удержалась от шпильки, что меня это не удивляет. – Менял подружек как перчатки. Но с одной у меня было серьезно, и Элисон тоже ко мне прониклась, только постоянно требовала – разберись в себе да разберись. Я был обычный студент и жил весело, хотя временами и пережимал с весельем, если ты меня понимаешь.

– Не совсем.

– Ну до совсем серьезного не доходило, но я много пил, курил, причем не только табак, и так почти каждый день, а уж по выходным – святое дело. Перед выпускными Элисон узнала, что беременна, хотя вроде и принимала противозачаточные… Помню, мы кружили по кампусу и говорили, говорили… В конце концов я сказал – делай аборт, мы слишком молоды, чтобы становиться родителями. Она согласилась, но в клинику приехала в сопли простуженная. Ее отправили домой поправляться и велели записаться снова, а она не записалась. Я напоминал, она обещала, а через несколько недель огорошила – поздно, придется рожать. Я перепугался насмерть – сдалась мне такая ответственность! Я хотел гулять с ребятами, накуриваться по выходным, спускать деньжата на развлечения…

Мы довольно долго стояли на оживленном перекрестке, но на светофоре загорелся зеленый, и водитель позади нас немедленно нажал на сигнал. Роб со скрипом передвинул переключатель скоростей и тронул «Форд» с места.

– Ладно, это все преамбула, а сейчас будет главное. – Он замолчал, обгоняя велосипедиста, и продолжил: – В конце концов Элисон сказала мне либо взять себя в руки, либо отвалить. Я ухватился за спасательный трос и заявил, что проблема не моя, сама напортачила с контрацепцией, сама оставила ребенка – пусть теперь не ждет, что я стану плясать под ее дудку. Я уже сказал, я был большой придурок… – Наш фургон замедлил ход. Сзади снова засигналили. Роб нажал на педаль акселератора и помахал в воздухе двумя пальцами – бесполезный жест, если вспомнить, что мы в минивэне. – Элисон уехала к родителям в Эдинбург. Я сперва не думал о ребенке – слишком был занят развлечениями, но время шло, и меня начали одолевать мысли. Я даже не знал, сын у меня или дочь… Когда ребенку должно было исполниться пять лет, я решил отыскать Элисон в надежде, что еще не поздно познакомиться с моим ребенком. Мне удалось отыскать телефон ее родителей. От моего звонка они были не в восторге – наслушались, небось, от Элисон разных страшилок, большая часть которых была правдой. Но они сказали, что у меня сын, зовут его Джеймс, а Элисон счастлива с другим мужчиной. – Роб умолк. Я думала, это уже финал истории, но он вздохнул и заговорил снова: – Родители Элисон предупредили не искать с ней общения – дескать, она меня знать не хочет, но я не мог все так оставить. Я названивал, выпрашивая ее телефон, объяснил, что просто хочу быть отцом своему сыну. Должно быть, они ей передали, потому что однажды вечером Элисон позвонила мне сама. Она говорила очень спокойно и твердо. Сказала, что я сам отказался от всякого права видеться с сыном, когда бросил ее и ушел. Джеймс – счастливый, уверенный в себе мальчуган и зовет папой ее гражданского мужа. Элисон добавила, что я для него пустой звук и даже в свидетельстве о рождении нет моего имени. Я мог бы бороться за право видеть Джеймса – кто знает, может, я бы даже выиграл суд, но мне было стыдно, что когда-то я бросил ее беременную, и я не хотел еще и натрепать ей нервы. Я решил оставить Элисон с ребенком в покое. Теперь я каждый день думаю о своем сыне, гадаю, чем он занимается, на кого похож, какой у него голос. Джеймсу уже за двадцать, а я и понятия не имею, думает ли он обо мне хоть иногда. Может, он и не знает о моем существовании. Я упустил шанс увидеть, как растет родной сын, и это мой собственный косяк, виноватить некого. Я чего говорю, Сьюзен, – не поступай так с отцом своего ребенка без веских причин. Конечно, если он дурно с тобой обращался или долго нарывался…

Мы въехали на парковку у вокзала. Роб на секунду опустил голову на руль, затем повернулся ко мне. Я собиралась ответить твердо и решительно, но у Роба был такой вид, будто он готов расплакаться. Только не это, ужаснулась я. Видеть не могу плачущих мужчин (да и женщин тоже).

– Черт, а ведь всего-то хотел поделиться опытом. – Он шмыгнул носом и засмеялся: – Пойдем достанем твои сумки из багажника.

Я разрешила внести мои вещи в вагон, потому что возвращалась в Лондон с гораздо более тяжелой поклажей, чем приехала. Роб, уже успокоившись, развивал тему на ходу:

– Но, как я тебе уже говорил, в Индии мозги на место встали. Элисон – моя судьба, именно с ней я должен был прожить всю жизнь. Я уже потерял непростительно много времени. Я собираюсь найти ее и своего сына, узнать, сможет ли он когда-нибудь меня простить, и если у Элисон сейчас никого нет, лечь костьми, но вернуть ее. Хочу загладить ту подставу, что я устроил в молодости.

Возвращаясь в Лондон, я анализировала информацию, раскрытую Робом, и невольно задавалась вопросом, было ли его намерением единственно сочинить душещипательную мольбу от лица отодвинутых папаш или же он надеялся смягчить меня и расположить к себе. В любом случае у него почти получилось. Мне даже стало его жаль, но это скоро прошло. Я напомнила себе, что свои проблемы Роб нажил исключительно собственными подвигами. Он поступил безобразно, и его подруга, несомненно, страдала куда больше, чем он (по крайней мере, в первое время). Я твердила себе, что Роб прихлебатель Эдварда и не стоит верить его басням. Неотлучное присутствие Билли большую часть дня и «откровения» Роба по поводу сына лишили меня шанса узнать что-нибудь стоящее об интригах Эдварда или завещании моей матери. Зато я увижу Роба через две недели – он с Эдвардом собрался в Лондон подхалтурить, по его выражению, и ему несложно будет завезти мне коробки, которые я хочу забрать. Правда, это облегчает ему задачу усыпить мою бдительность, на что он, несомненно, рассчитывает… Странно, но когда я прикрыла глаза подремать перед Юстоном, мне отчего-то вспомнилось, какого насыщенного синего цвета были глаза у Роба, когда он повернулся ко мне в фургоне. Должно быть, игра света.