Он нанял женщину, которая дважды в неделю приходила убираться, и девушку-студентку, чтобы она забирала дочерей из школы и присматривала за ними, пока он на работе. Все остальное он делал сам: занимался домом и детьми, ходил на родительские собрания, возил дочерей на дни рожденья к друзьям, устраивал их дни рожденья дома. Матери других детей относились к нему как к почетной женщине и говорили, что он мог бы стать отличной женой. Тео считал это комплиментом.

Девочка сказала, что ей восемь лет, но одета она была скорее как подросток. Обычное дело. Раньше детей тоже одевали как маленьких взрослых, так что ничего нового в этом нет. Когда Лоре было восемь, она носила комбинезоны и джинсы, а на выход — красивые платья. Валери назвала бы их «платьицами». Белые носочки по щиколотку, сандалии, футболки и шорты. Он покупал Лоре новую одежду, никогда не заставлял донашивать вещи за Дженнифер. Многие считали, что Тео балует дочек, но добротой ребенка не испортишь. Пренебрежением — да, но не любовью. Нужно отдавать им всю свою любовь, без остатка, даже если это может причинить тебе боль, страдание и ужас. В конце концов любовь уничтожит вас. Потому что дети уходят, покидают родителей ради университетов и мужей, уезжают в Канаду и умирают.

От второй конфеты Тео отказался.

— Вежливые люди угощают всех, — сказала девочке Дебора Арнольд.

Та довольно неохотно, как показалось Тео, сползла со стула, подошла к Деборе и, не говоря ни слова, протянула ей кулек с конфетами. Дебора взяла три. Почему-то эта женщина вызывала у него восхищение. Пусть и пополам с ужасом.

— Кем вы работаете? — спросила у него девочка.

— Я на пенсии, — ответил Тео. Интересно, она знает, что такое пенсия?

— Потому что вы старый. — Она с умным видом кивнула.

— Да, потому что я старый, — согласился Тео.

— Мой папа тоже скоро уйдет на пенсию, — сообщила девочка. — Он будет жить во Франции.

Дебора Арнольд презрительно хохотнула.

— Во Франции? — переспросил Тео. Он почему-то не мог представить Джексона во Франции, — А ты там была?

— Да, на каникулах. Там едят дроздов.

— О боже! — вздохнула Дебора Арнольд. И добавила: — Вам обоим нечего здесь делать.

Как будто они несли ответственность за французскую привычку поедать невинных пташек.

— Я просто хотел переговорить с мистером Броуди, узнать, как продвигается расследование, — сконфуженно произнес Тео.

У Деборы Арнольд дел, казалось, невпроворот: она печатала, раскладывала бумаги по панкам и снимала копии как одержимая. Неужели у Джексона Броуди правда столько клиентов? Слишком у него расслабленный вид, чтобы помощница так зашивалась. Она называла себя помощницей, он называл ее секретаршей.

— Значит, мистер Броуди отлучился но другому делу? — поинтересовался Тео, чтобы поддержать разговор.

Дебора с жалостью посмотрела на него поверх очков, словно не могла поверить, что нашелся простофиля, который считает, что Джексон действительно работает. Через пять минут она сообщила:

— Он у дантиста. Снова.

— Папе нравится докторша, — заявила девочка, забрасывая очередную конфету в рот и без того набитый.

Как грустно, что такие маленькие девочки знают о том, что значит «нравиться», вообще знают о сексе. А может, это вовсе не так, и они всего лишь знают слова. Хотя эта Марли кажется развитой не по годам, точно ей не восемь, а восемнадцать. Не то что его восемнадцатилетняя дочь (а Лоре всегда будет восемнадцать): от нее веяло свежестью, невинностью, она вся лучилась внутренним светом. Джексон никогда не говорил, что у него есть дочь, ну так ведь об этом не трубят всем и каждому, верно? Банковские служащие и водители автобусов не сообщают ни с того ни с сего: «Кстати, у меня есть дочь».

— У вас есть дети? — спросила Марли.

— Да, — ответил Тео. — У меня есть дочь, ее зовут Дженни, она живет в Канаде. Она уже взрослая.

Конечно, он считал, что предает Лору, и всякий раз, отвечая на вопрос о детях, ждал петушиного крика, но кто бы захотел услышать «Да, у меня две дочери, одна в полном порядке и живет в Торонто, а вторая — мертва и лежит в могиле»?

— А внуки?

— Нет.

Дженнифер с мужем Аланом, добродушным ньюйоркским евреем, кардиохирургом, решили не заводить детей, и Тео считал бестактным расспрашивать ее о причинах. Разумеется, у Дженнифер хорошая работа — она консультирующий врач-ортопед, — налаженная жизнь, красивый дом в пригороде, на озере Онтарио, — «коттедж», как торонтцы изящно именуют свои огромные дома на побережье. Однажды Тео провел у них лето. С трех сторон окруженный деревьями, дом по ночам был самым тихим и темным местом на свете, лишь светлячки в кромешной тьме всю ночь танцевали за окном. Прекрасное место: можно кататься на каноэ по озеру, ходить в походы по древним лесам, каждый день устраивать барбекю на террасе с видом на воду — настоящий рай для детей. Конечно, нельзя скучать по тому, чего никогда не имел. Но, раз познав счастье, будешь скучать по нему всегда. Может, Дженнифер просто благоразумна. Не имея ребенка, нельзя его потерять.

— Вам грустно?

— Нет. Да. Иногда, немного. (Очень грустно, всегда.)

— Возьмите еще конфету.

— Спасибо.

Прошло десять лет, и Тео вдруг потерял терпение. Десять лет он копил улики, по крупицам собирал информацию — теперь он хотел знать. Джексон увез с собой все досье его клиентов, загрузив багажник и все заднее сиденье бесконечными коробками с историями чужих жизней: разводами, покупками недвижимости, завещаниями. Разглядел ли Джексон что-нибудь новое в этом скопище данных, подобно ясновидцу вроде тех, к которым обращался Тео? Даже полиция тогда прибегла к услугам ясновидца, но его толком не ввели в курс дела, и он подумал, что ищут тело, а тело у них уже было. Ясновидец сказал, что тело девочки «в саду, неподалеку от реки», что сужало район поисков до половины Кембриджа, если бы кто-то собирался ее искать, а никто не собирался. Сколько девочек, не тронутых плугом, не замеченных прохожими, можно было бы так найти? Если бы только девочек можно было где-нибудь запереть: в башнях, подземельях, монастырях, в их собственных комнатах — где угодно, лишь бы им ничто не угрожало.

Он постоянно проходил мимо одной девушки. Иногда на Риджент-стрит, чаще на Сидней-стрит, а еще он видел ее в Графтон-центре: она сидела на старой простыне, завернувшись в одеяло. «Нищенка» — какой-то анахроничный персонаж, из восемнадцатого века. Сегодня утром она была на Сент-Эндрюс-стрит, и Тео дал ей пять фунтов — выскреб мелочь из всех карманов.

У девушки вид был нездоровый, а вот собака ее всегда была выхоленной — красивая борзая с блестящей черной шерстью, молодой еще пес. У нищенки были желтые волосы цвета яичного крема, коротко и клочковато остриженные, и, похоже, ей никто не подавал; может быть, потому, что она никогда не просила, никогда не заглядывала в глаза и не выкрикивала приветствий, чтобы поднять прохожим настроение и обратить на себя внимание. А может, просто она выглядела так, что все думали: «Уж эта точно все спустит на наркотики». Тео не сомневался, что прежде она купит еду своему псу. Тео всегда давал ей денег, но чувствовал, что этого недостаточно: надо бы накормить ее, найти ей комнату, спросить, как зовут, сделать хоть что-нибудь, прежде чем она ускользнет бесследно, — но никак не мог решиться, боялся, что любой интерес с его стороны будет неправильно понят и она огрызнется: «Отвали, дедуля, извращенец старый».