* * *

В первый день я не мог дождаться окончания завтрака. Отрывал кусочки хлеба, мочил их в подливе, заедал маринованными овощами, быстренько выпил пальмовый сок и, едва Ремень позволил, помчался в сад. Меня ждала лодка с желтым, как солнце, флагом на мачте и корзинки с едой. Одна – для меня, а вторая, наполненная зерном дурры, орехами и полосками сушеного мяса, – для моих быстреек.

В моей беседке имелся теплый плащ и корзина с угольями, поскольку стояла ранняя весна, а еще – складной стул с подлокотниками и стол. К тому же корзина с пищей и кувшин пальмового сока. И все. Еще за пазухой была моя желтая свирель.

Правила были таковы, что я не мог помогать своим зверям иначе, как играя на свирели. Я не мог ни к чему притрагиваться или делать что-то сам.

Однако в тот первый день я не сыграл и ноты. Просто смотрел, что делают мои быстрейки. Мне ужасно хотелось, но я решил, что сперва должен их понять. До полудня они попросту казались мне забавными. Эти создания и минуты не способны усидеть на месте. Они все время суетятся, кувыркаются и гоняются друг за дружкой или с комичной серьезностью осматривают землю в поисках вкусностей. Я следил напряженно, потягивая сквозь тростниковую соломинку пальмовый сок и интересуясь их неестественными способностями, что вдохнула в них сила урочища, заклятая искусством Мастера Зверей.

Я не заметил ничего особенного, кроме того, что порой они брали в лапки палочки, чтобы выковырнуть из ствола насекомое или до чего-то дотянуться; еще я заметил, как они разбивают скорлупу улиток, держа в лапках камешки, подложив второй под низ. Однако я никогда не видывал диких быстреек и понятия не имел, делают ли они так же без помощи урочищ и подобных вещей.

Беседка моя стояла на столбах и окружена была деревянным помостом, а потому я видел с нее все, что делается на острове, кроме разве что тех мест, вид которых заслоняли купы кустов, кроны цветущих слив и тростник. Я провел там много времени. Знаю, что мой остров был восемьдесят шагов в длину и двадцать – в ширину. Я ходил там, порой присаживаясь на складном стуле, и наблюдал за зверьками. Те рылись в земле и лепили из глины купола, соединенные коридорами и выглядящие как толстые корни деревьев; среди них возносились и башни, напоминавшие термитники или высокие колонны. На вершине почти каждой сидел один зверек, выставив голову и высматривая угрозу.

В следующие дни зверушки приветствовали меня, стоило мне появиться на острове. Едва я высаживался из лодки, они сбегались со всех сторон и становились полукругом на пляже, разглядывая меня черными глазенками, а после принимались со мной здороваться, виляя крохотными хвостиками и совершая движения головками, что выглядело как комические поклоны.

На третий день я начал с того, что высыпал им немного корма, а после впервые сыграл им на свирели. Зверьки сбежались к моей беседке и остановились, увидав кучку зерен и кусочков сушеного мяса, которая там лежала. Через миг-другой самая смелая зверушка высунула мордочку и принялась обнюхивать вкусности; наконец схватила сушеный плод, лежавший сверху, и принялась его грызть, присев на хвостик.

Увидав это, следующая быстрейка вышла из толпы заметно осмелевшей, потом еще одна, а через минуту перед моей беседкой образовалась огромная толпа зверушек, которые дрались, кусались и кувыркались меж сморщенных зерен дурры и кусочков мяса.

Мне же хотелось не этого.

Совершенно не этого.

Я поднес к губам свирель и начал играть. Не сумел бы сказать, какие сигналы, данные мне Мастером Зверей, я играл в тот момент: просто выражал, что чувствовал и думал тогда. А хотел я, чтобы зверушки успокоились, пока не передрались окончательно. Продолжалось это минуту-другую, пока наконец быстрейки не перестали драться и замерли с поднятыми головами, глядя на меня сверлящими глазками – одни еще лежа и сплетясь в убийственных объятиях, другие – застыв в странных позах. Я играл еще какое-то время, прежде чем зверьки поняли. Они подходили по очереди, каждая брала немного корма в пасть, немного в лапки – и отходила прочь. Продолжалось это довольно долго, пока быстрейки не подобрали все, что я высыпал, и оказалось, что есть группка, которой не досталось ничего. Я высыпал еще немного, чтобы ни одна быстрейка не ушла голодной, пока не понял, что все накормлены, а некоторые подходят к беседке по несколько раз.

Я приказал им отойти и заняться собственными делами.

В следующие дни я с удивлением заметил, что мои быстрейки перестали искать пищу и играть. Даже забросили свои селения и сторожевые башни и не делали ничего, а лишь сидели вокруг мой беседки, ожидая, пока я брошу им немного корма. Когда я их отгонял, они прятались в траве и среди кустов, следя за каждым моим движением и ожидая, брошу я или нет им немного пищи.

Через несколько дней мех их свалялся, молодняк исхудал и жался к матерям да сидел, пяля на меня темные глазки, но явно не намеревался искать насекомых или корни на пляжах и в траве, как прежде, – как если бы они позабыли, как это делается. Зрелище было ужасающим, и у меня сердце кровью обливалось, когда я на это глядел. Однако больше я не давал им ни куска. Пришло мне тогда в голову, что нечто, всегда казавшееся мне простейшей вещью на земле, которую должен делать хороший владыка – вдосталь обеспечивать подданных едой, – не работает как нужно. Я вовсе не желал, чтобы мои быстрейки стали полностью зависимы от содержимого моей корзины. И я не понимал, отчего так произошло. Думал, что, возможно, еда моя пришлась им по вкусу так сильно, что теперь они не хотят ничего другого. Однако в один из дней несколько зверей умерли от голода. Сородичи притащили их тела под самую беседку и положили на песке, словно желая вызвать у меня угрызения совести. При виде бедных созданий, что лежали неподвижно, будто желтые пустые мешочки, я почувствовал слезы на глазах, но не потянулся к крышке корзины. Вместо этого я взял флейту и заиграл им о голоде и печальной судьбе умирающей от голода быстрейки, а сразу после – об обилии пищи, скрывающейся на пляжах и в траве. Это дало не много. Лишь несколько зверьков покинули молчащую группку, ожидающую моего дара, и принялись что-то искаться в траве. Я играл дальше и добавил ноты, рассказывающие о гордости свободной быстрейки, что сама умеет заботиться о себе и о молодежи, которая не зависит ни от чьей милости. Потом я зачерпнул из корзины горсть вкусняшек и отошел на ближайший песчаный берег, где разбросал еду и закопал в песке, после чего вернулся и продолжил играть то же самое.

Я играл и играл, глотая слезы, а когда горло мое совсем пересохло, а пальцы заболели, я увидел, что это понемногу начинает приносить результат. Некоторые зверушки стали возвращаться на луга и прибрежные пляжи, чтобы выкопать из земли насекомых и вытащить из воды ракушки. В конце концов осталось лишь несколько зверьков, а когда я перестал играть, отошли и они.

Я сидел потом и размышлял, что теперь делать. Понял, что с помощью свирели и корзины я могу не только ими править, но и убивать. Три зверушки, что лежали перед моей беседкой, погибли не только из-за своих способностей. На самом деле убила их моя глупость.

С этого времени я играл намного осторожнее. Жизнь зверьков, казалось, подчинилась природным ритмам, и я боялся их сбить. Однако они были очень податливы моей музыке. Потихоньку мои приказы начали их изменять.