Потом я стала часто бывать у Муси дома. И узнала, что она живет не с родителями — ее родителей как нэпманов выслали из Москвы, а со старшими братьями и с женой одного из братьев Марьей Григорьевной. Оказалось также, что у Муси двое племянников — красивый мальчик Женя, немного моложе Муси, и рыжий малыш Воля… У этой большой семьи была во дворе школы на первом этаже просторная квартира. В огромной общей комнате, довольно пустой, стоял рояль и была голландка — высокая, выложенная белыми изразцами печь. Теперь диву даюсь, как Марья Григорьевна одна управлялась с семьей и с квартирой с печным отоплением. Позже узнала, что Марья Григорьевна — сестра поэта Антокольского, и вспомнила, что у них в доме обсуждали новую авангардную постановку в Театре Вахтангова «Гамлет». Как известно, Антокольский был связан и с Театром Вахтангова, и с Мариной Цветаевой. В общем, семья Муси была не только очень интеллигентной, но и, как сейчас говорят, продвинутой. Дух великого новатора Вахтангова и дух великой поэтессы Марины Цветаевой осенил семью Муси. К сожалению, судьба оказалась к этой семье немилостива. Погиб на фронте красавец Женя, как говорили, очень талантливый юноша, а брат Муси ушел от Марьи Григорьевны.

Но все это произошло много-много позже. А пока что меня неодолимо привлекала и атмосфера Мусиного дома… и шесть тяжелых томов «Жизни животных» Брэма, счастливыми обладателями которых была семья Брауде. Немец-зоолог Брэм так живо и интересно описывал повадки и характер диких животных, что мы с Мусей взахлеб читали о львах и тиграх, о слонах и бегемотах, о жирафах и даже о противных гиенах. Читали и перерисовывали зверей в свои тетрадки. Картинки у Брэма были чудо как хороши! Теперь понимаю, что нас привлекала у Брэма еще и романтика дальних стран, неведомый континент Африка. Нынешним детям этого не понять. Их родители берут билеты на соответствующий рейс (заказывают через Интернет), дети садятся в самолет и летят три — пять — десять часов и оказываются в разных странах. Могут полететь и в Африку, особенно в Египет и Турцию. К услугам туристов там отели с кондиционерами, не хуже, чем в Европе. А для экзотики — поездки на верблюдах… Детям 20-х годов прошлого века Африка была так же недоступна, как нынешним детям Марс или Юпитер. Сами названия рек, гор и городов звучали для нас подобно музыке небесных сфер. Разве были где-нибудь в доступном нам мире Оранжевая река, мыс Доброй Надежды, берег Слоновой Кости, Тимбукту и Занзибар? И разве где-нибудь росли баобабы? Тогда еще мы не знали «лилового негра» Вертинского, песни «Трансвааль — страна моя». Хемингуэй еще не написал своей пронзительной повести «Снега Килиманджаро», а Маргарет Тэтчер не произнесла фразу о «Верхней Вольте с ракетами».

Африку открыл мне Брэм. Разве могла я знать, что одна из двух дочерей моего мужа Д.Е. от его первого брака навсегда поселится у берегов Африки на острове Маврикий?

Но хватит о Мусе Брауде. Кроме Муси я была влюблена в Нуну Сычеву (не в Нонну, а именно в Нуну — так ее звала мать-полька). Нуна была красивая длинноногая девочка с мятежной душой и с чисто интеллигентскими комплексами: неуверенностью в себе и сомнениями во всем. В семье Нуны, видимо, была какая-то драма, мать воспитывала дочь одна. Мы с Нуной часами ходили по улицам и говорили, говорили. Посидеть и поболтать ни у Нуны, ни у меня дома не было возможности.

Нуна поступила в Энергетический институт. Там училась и Шура, подруга из моей второй школы. От Шуры я знаю, что у Нуны были какие-то особенно сложные и пылкие романы, которые не всегда заканчивались хеппи-эндом… Во взрослой жизни я Нуну потеряла.

И еще я долго дружила с Люсей Румановой. И не очень долго с Ниной Поповой. И восхищалась девочкой по имени Галя. Галя была красавца в полном смысле этого слова. У нее были необыкновенно правильные черты лица, великолепная фигура, она была изысканна и изящна. Но и взрослые и дети, встречаясь с Галей, опускали глаза, ибо чувствовали свою, хоть и невольную, вину перед ней. Казалось, что Галя больна неизлечимой болезнью, а все мы непозволительно здоровы. Фамилия Гали была Оболенская, и мы знали, что она княжна Оболенская. А в 20-х это считалось хуже проказы. Но в свои 12–13 лет я не желала этого признавать.

Не могу сказать, что мы с Галей стали подругами, но нас связывала обоюдная симпатия. Мне запомнился один разговор с Галей. Встретились мы с ней в физкультурном зале. Я начала укорять Галю за то, что она прогуливает уроки. Галя долго слушала меня молча, потом сказала: «Брось! Зачем мне ходить на уроки? Все равно не дадут поступить в вуз. А если даже и поступлю, потом не возьмут на хорошую работу. Послушай лучше меня — мы тут с одной девочкой занимаемся гимнастикой, готовимся поступить в мюзик-холл. Там набирают молодых девчонок. Присоединяйся к нам. Будешь зарабатывать, станешь самостоятельной, а то скиснешь…»

От предложения Гали я просто опешила. Почувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя тихий маменькин сынок, которого сосед-хулиган подбивает бежать с ним в Америку. Пролепетав что-то невразумительное, я сказала, что подумаю… Хороша была бы я при моей немузыкальное™ в мюзик-холле, который, кстати сказать, скоро закрыли…

В седьмом классе (группе) я довольно оригинальным образом узнала о системе привилегий в Стране Советов. Со мной вместе училась очень милая девочка по имени Юля. Однажды мы с этой девочкой повздорили и начали колошматить друг друга портфелями. Вокруг нас собралась толпа ребят, и ребята, как водится, подбадривали нас криками: «Давай! Давай!» Но тут вдруг большой черный портфель Юли раскрылся. И на пол выпало всякое школьное барахло — тетради, учебники, пенал и еще французская булочка, распавшаяся на две половинки так, что стало видно — булка намазана маслом, а поверх черной икрой.

Все замерли. Я отошла в сторону. А Юля, покраснев до ушей, нагнулась, чтобы собрать свое имущество и вместе с криминальной булочкой кое-как запихнуть обратно в портфель.

Если бы у нее из портфеля выползла змея или выскользнуло брильянтовое колье, клянусь, я бы не так удивилась. Змея и колье были чем-то книжно знакомым.

Нет, не икра меня потрясла, а белая булка нормальной выпечки. Бросив взгляд на булку, я как-то всем нутром почувствовала, что отец Юли «ответработник». И, очевидно, им полагалась какая-то другая еда.

Случилось это происшествие, видимо, в 1931 году.

Странно только, что я