Напоследок Центурион почему-то не удержался и отвесил знатного пенделя одному из переданных ценных представителей науки, да такой, что тот пробежал несколько шагов и растянулся на песке, рассыпав из карманов какие-то травянистые пыльные остатки. Но, похоже, учёные люди совершенно не расстроились из-за того, что попали в мои грубые руки, и кидались мне на шею как дети на любимую мамку, со слезами умильной радости от долгой разлуки.

«Я с этой войной совсем сопьюсь нахрен», — подумал я, очнувшись в ставшей родной вонючей палатке, когда протрубили утренний подъём.

Как я в ней оказался — не помню. Помню только подколки Штыря, что я совершенно не умею пить пшеничное вино, и весёлую ухмылку Грача. Вот нашёл себе друзей в стране далёкой на свою бедовую голову… интересно, если я с ними завалюсь к себе домой, то что жена сказала бы с точки зрения учёного человека? «Сам алкаш, и сброд собрал такой же?»

Болит башка или нет, а идти надо. Для четверых наших подопечных дали две телеги, выложенные остатками войлока, снятыми с разбитого фургона. Не ахти что, но для нас, топающих пешком, даже это казалосьнеслыханной, недоступной роскошью. Пока мы где-то бухали, Кашевар накормил несколько десятков человек кониной со специями, которые заказывал ещё тогда, когда мы стояли лагерем возле Славограда: и варёной, и запечённой. (Да, из-за нападения врагов погибло несколько лошадок.) Бим и Бом так набили животы, что вообще еле тащились, словнопьянствовали не меньше нашего. Если приходила халява, то «близнецы» хапали её обеими руками, рассуждая очень просто: что будет завтра — только боги знают, поэтому немедленно бери сегодня то, что дают, и побольше. Воистину образцовые солдаты с такой точки зрения.

Вчерашние потери оказались удручающими. Конечно, вчера наших людей погибло гораздо меньше, чем в приснопамятном ущелье, но «чёрные» сумели взорвать один фургон с пороховыми бомбами и сжечь несколько фургонов из «химического» обоза с запасами «негасимого огня» и компонентов для создания начинок. Не будучи специалистом, я не могу дать оценку тяжести потери, но зато слышал стоны и причитания главного химика. Что он сказал Старику, о чём вообще шла речь в Большом шатре — тоже не знаю, но моего нового центуриона разжаловали в солдаты и… да, угадали: прислали мне в подчинение вместе с ещё одним наёмником из расформированного десятка, потрёпанного «чёрными». Определённо, теперь уже весь легион убедился, что дедок ко мне неровно дышит.

Подобное наказание выходило мне боком: иметь в подчинении бывалого наёмника, обиженного, по большому счёту, вовсе зря. Узкая левая обочина дороги не позволяла обеспечить два-три ряда для защиты, а один ряд умелые враги порвали на раз. Миллефолиум не поставил на низкий склон боевое охранение, а сотник не имел достаточно своих людей для такой защиты. Ну, если бы нас и поставили на этот пригорок, то «чёрные» прошли бы сквозь нашу шеренгу, как через цепочку детишек, взявшихся за руки — какая разница, где нас побили бы: возле фургонов или на вершине пригорка?

И вот теперь наш бывший центурион топает, обозлённый и мрачный, в колонне моего десятка. А я лежу на телеге с химиками, третьим, а Штырь закемарил на второй. Что я мог бы сказать разжалованному вояке, если у меня голова лопалась от небывалого похмелья? Глумиться над ним я не собирался — наоборот, появилась надежда, что, наконец-то, я получил хотя бы одного бывалого солдата, на что не смел и надеяться.

— Сотник, а как тебя кличут? — спросил я, приподнявшись на локте.

Разжалованный удивился, да так сильно, что волну его недоумения, сравнимую с ударной от взрыва горшка с порохом, я почувствовал физически. Эка его торкнуло… Сначала я создал ему разные «шкурные» проблемы, потом его назначили моим подчинённым. И вот великодушно спрашиваю о кличке…

— Шмель.

— Вроде ты не толстый? Или жужжал много?

— Мёд любил. Мы с братом на лугу шмелиные гнёзда разоряли, чтобы их мёд покушать. Голодали сильно, а так бы оно того и не стоило…

В его серых глазах отразилась боль, и я решил эту тему не трогать.

— Ты этого знаешь? — я кивнул на второго новичка.

— Знаю его десятника. Погиб он вчера.

— Присмотри за этим сегодня.

— Слушаюсь, — отозвался тот, лишь слегкавытянувшись и даже не глядя в мою сторону.

Тряслись повозки, шуршали солдатские сандалии по каменистой дороге. Исполинские горы оставались за спиной, воздух наполнился сладким запахом луговых трав, позабытым нами за последние дни.

— Вы, десятник, производите впечатление умного человека, — между тем разглагольствовал главный из охраняемых нами химиков. — Между тем меня удивляют ваши способы отрешиться от мерзости нашего мира.

Я лежал вверх лицом, подложив под затылок две ладони, закрыв глаза и лишь изредка хмыкал, изображая участие в разговоре. Ласковый ветерок освежал лицо, слабеющее к осени солнце не обжигало кожу. Было хорошо.

— Простое быдло испокон веков использует слабое дешёвое пойло, а дворяне — дорогое. По сути, этим сравнением запросто можно описать всю глубину сословной пропасти между ними, в то время как философы разных времён и разных народов извели на это несметное количество бумаги и папирусов, погрязая в бессмысленных диспутах. Правда, в последнее время появилось так называемое «пшеничное вино», — спиритус вини, говоря по-научному, которым не брезгуют ни те, ни другие, что наносит определённые коррективы в мою стройную концепцию.

Однако, хотя оно затуманивает мозг гораздо быстрее пива или вина виноградного, но зато во столько же раз делает человека агрессивнее и неадекватнее, что чрезвычайно вредно для здоровья как выпившего индивида, так и окружающих его людей. Более того: зачастую протрезвевший человек решительно не помнит, что происходило с ним в период распития, и поэтому положительный фактор снятия нервного стресса может нивелироваться реально произошедшими негативными событиями, о которых он не имеет понятия из-за провала в памяти. Вот как в Вашем случае, например.

— Ты мне золотой должен, кстати, философ, — вставил я реплику, не открывая глаз.

— Между тем нужно признать: гораздо лучше представляется такая ситуация, когда индивид, решивший сбросить негатив окружающего мира, не забывает всё то, что происходило с ним во время процесса отрешения. Конечно, «пшеничное вино» тоже может дать эффект открытия иных пространственно-временных измерений, но не часто. При этом те, кому подобного эффекта удалось достичь, зачастую оказываются настолько потеряны для мира настоящего, что их приходится помещать в клиники строгого надзора, — рядом с людьми, потерявшими разум или не имевшими его от рождения.

— В дурдом, проще говоря.

— Какая огромная, страшная плата! И за что? За мизерные крупицы знаний, что есть иные измерения? Это смешно: великие учёные и философы прошлого и так не сомневались, что таковые измерения существуют, просто они не доступны обычному зрению. Пострадавшие в один голос уверяют, что жители иного мира малы ростом, — с мизинец, и с зелёным цветом кожи; при этом они нас хорошо видят, но совершенно, дьвольски неуловимы: могут бегать хоть по столу, хоть по стенам, и пока не известен ни один случай, чтобы удалось поймать хоть одного. Жрецы, в свою очередь, уверены, что это и не человечки вовсе, а самые настоящие бесы, и вносят свою религиозную муть в чистую науку.