— К нам нельзя! Запрещено!

— Бросить я их не могу, а тащить на руках — сил не хватит. Сами их отравили — сами и везите.

— У вас свои телеги есть!

— Мне что, уложить их поверх запасного оружия или нашей палатки, чтобы они её заблевали? И чтобы мой сотник увидел, что у меня бойцы не в строю, и надрал мне задницу? Значит, так, умник: берёте их к себе, прячете и нянчите, пока не подрастут. Когда они начнут просить выпивку или баб — стало быть, уже выросли, и тогда зовите меня, а я уж придумаю, куда им приложить своё желание размножаться…

Со мной пытался спорить, как можно было догадаться, старший по фургону, в который укладывали два трупа Бима и Бома. Тому дяденьке на вскидку лет казалось 25–27; видя, что придётся, всё-таки приютить двух обормотов, он начал нервно теребить подол свободной рубахи, которую носил навыпуск, словно сельский парень, только подпоясывал её не пеньковой верёвочкой, а кожаным ремешком с медной пряжкой. Штаны у него были плотно облегающие, покрытые такими же радужными пятнами, что и рубаха.

Когда он начал комкать подол рубахи, я обратил внимание на его пальцы, — жёлто-зелёно-коричневые, длинные и неспокойные, выдававшие бывалого экспериментатора. Поскольку на его руках и лице следов ожогов не наблюдалось, то напрашивался вывод, что этот сукин сын действительно чертовски везуч.

Мы топали по обе стороны фургона: две колонны по 4 человека. Наши две телеги замыкали «химический» обоз, ими управляли вольнонаёмные возничие. Впереди и позади нас шли наёмники, причём лучшие десятки, составленные из проверенных ветеранов: я спинами ощущал их презрительные взгляды, а выходка Бима и Бома и вовсе не добавила нам уважения.

Движение армии через горы — дело небыстрое и выматывающее. Идёшь, идёшь — и всё вверх и вверх; начинает не хватать воздуха с непривычки, а вода в котлах закипает слишком быстро, — из-за этого мясо плохо проваривается. То справа обрыв, то слева, а дорога вдруг сужается. Иногда слышишь шорох камушков, и горе тому, кто не обратит на него внимание: это может оказаться камнепад или, что ещё более вернее, подлость со стороны «чёрных». На самые крутые горы посылать дозоры невозможно: подъём вымотает людей до упада и, даже если они наткнутся на врагов, то едва ли смогут сделать им что-то плохое из-за усталости. «Чёрные», конечно, этим пользовались и сбрасывали на нас камни. Спасало нас то, что за тысячелетия всё, что плохо держалось, так или иначе сползло вниз, а плитняк для вредительства не годился, поскольку катиться вниз не мог. Но, как я говорил, комариные укусы раздражают, и никому не хочется оказаться в числе единиц невезучих, ставших калеками без войны или даже погибших.

Сам факт того, что рядом ошиваются «чёрные», говорил о том, что мы подходим к границе, поскольку ни один отряд не углубляется на территорию противника на 10 дней пути — максимум на три: тут тебе и проблема продовольствия, и не всегда лояльное население, которое или посылает гонца к войскам, или даже пытается нападать. Не говоря о том, что где-то бродят очень недружелюбные особые войска, специально выискивающие «бандитские подразделения» и тех, кто им помогает. Однако, горы внесли некоторую корректировку: в них армия движется гораздо медленнее, а шустрые «чёрные», похоже, перемещались даже быстрее, чем те же «ночные совы» на равнине. Из-за этого вредительство ощущалось не три дня, а больше…

Нападение произошло тогда, когда, казалось, все неприятности остались позади, а наши передовые отряды вышли в долину. Никто бы не смог его предугадать: с правой стороны дороги протекала мелкая каменистая речушка, — равнинная, спокойная. Те, кто топал пешком, переходили надругой берег и шли вдоль него, параллельно движению основной колонны, поскольку он был плоский и широкий. А с левой стороны дорогу подпирал пологий склондлиной не более 20 локтей, — даже не холма, а какой-то мелкой кочки, — если сравнить её с теми исполинами с вечно-белыми от снега шапками, что нам встречались по пути. Которая, тем не менее, сузила обочину до минимума, поневоле вынуждая людей переходить на другой берег ручушки, чтобы увеличить общую скорость движения колонны.

Конечно, эту кочку легионные дозоры прочесали мелким гребнем. А до этого особые войска кого-то там потрепали неподалёку. Казалось бы, всё зачищено, и ставить на подобный пригорок боевое охранение — это уже болезненная мания какая-то. И вот на тебе: из кустарника на вершине, похожего на орешник, высыпала толпа «чёрных» и молча бросилась на нас.

Теперь не оставалось ни малейшего сомнения: целью был назначен именно химический обоз. Как только он вышел на этот отрезок пути, став из-за поворота дороги на время невидимым для тех, кто шёл за нами следом, — на наши головы обрушились враги.

По счастью, «чёрные» не обстреляли нас из арбалетов, — иначе 2/3 охраны полегло бы сразу. Наверное, свой запас стрел они уже успели потратить до нас, но, однако, их внезапная атака внесла растерянность в ряды охраны не меньшую, чем неожиданный обстрел, — если не большую.

— Сомкнуть щиты! — заорал я. — Работай копьями!

Ах, как я угадал с наукой! Сколько раз, бывало, по пути на учебный полигон или обратно я подшучивал над своими бойцами командой «Сомкнуть щиты!». Мои придурки начинали испуганно озираться на меня, друг на друга, бестолково толкаться, кое-как выравнивая линию, а я тупым концом копья наказывал замешкавшихся, — только Кашевара старался сильно не задевать. И даже в походном строю иной раз отдавал такой приказ, — правда, стараясь не вызвать панику во всей колонне. Меня все считали обиженным обоими богами, а вот конкретно в тот день моя наука сработала так, как надо: наша левая пятёрка мигом встала в плотный строй, прикрытый щитами и ощетинившийся копьями, а остальная охрана обоза бестолково задёргалась, выхватывая мечи и испуганно озираясь.

Дзинь, ш-ш-ш-ш, хрум, а-а-а-а!!! Ожесточение «чёрных», надо признаться, меня изумило: его явно предварительно разогрели до максимума и вот теперь излили на нас, как крутой кипяток из котла. Мои бойцы держали копья по моей учёбе, — под локтем, прижимая древко к боку, а я своё поднял над головой, словно пилум. Враги попытались сходу сблизиться вплотную, прорваться между нашими копьями, отталкивая их своими щитами, но я остриём ударил в лицо самого шустрого «чёрного», потом другого — получилась заминка, а раненых мною врагов мои бойцы стали добивать. Остальные «чёрные» не стали кидаться в такую свалку, где сцепившиеся, скорее всего, начали бы кататься по земле, как школьники, а уклонились от неё, атаковав конкретно меня.

Один из «чёрных», разбежавшись под уклон, с визгом подпрыгнул, явно нацеливаясь перепрыгнуть наш строй и приземлиться за нашими спинами. Но не угадал: Бондарь, стоявший от меня слева, на лету подцепил его на копьё и зашвырнул ещё дальше, выше крыши фургона, — послышался всплеск потревоженной речки. На меня набросились сразу двое: я смачно вонзил остриё копья в щит правого из них, отпустил бесполезное древко и, быстро выхватив из ножен трофейный меч, сходу отбил удар другого.

Щит, в котором глубоко застряло острие копья, становится, мягко говоря, бесполезным, и «чёрный» тут же сбросил его с руки. Но мне от этого не стало легче, поскольку меня атаковал второй противник: я сумел отвести своим мечом его удар к земле, но он лягнул ногой в мой щит, имея преимущество по высоте — я поневоле отшатнулся и сделал шаг назад, удерживая равновесие. Этот второй тут же нанёс удар Бондарю, не успевшему отойти от переброски тела через фургон, одновременно выставив мне свой щит едва ли под нос, прикрываясь от моего возможного удара. Но я присел и рубанул с оттяжкой его понезащищённому бедру.