Как ни печально, но мне тоже не оставалось ничего иного, кроме как на другой день отнести охапку бесполезных для меня метательных железяк приснопамятному каптенармусу. И даже пару штук сдать бесплатно, чтобы эта мразь оказалась у меня в долгу.

Оставалосьпять поясных ножей: один из них достался Бондарю, другой — раненому Рыбаку, — в виде братской компенсации честно пострадавшему, третий — Штырю (надеюсь, он оценит!), а два последних — Биму и Бому. «Братья-близнецы» оказались в тот день осыпаны воистину щедрыми подарками и радовались, словно малые дети, игравшие в солдатиков. Слишком много им досталось на один день: взглянуть в глаза смерти, прожигающие тебя бешеным взглядом поверх чёрной повязки, впервые в жизни убить человека, ощутив, как сталь входит в живое тело, и увидеть смерть товарища в двух шагах от себя, потом получить сказочные подарки стоимостью больше, чем всё то, что им когда-либо приходилось держать в руках… Этого оказалось слишком много, — их небольшие мозги буквально лопались от возбуждения, но напоить их до упаду было нечем, а свой запас моровки эти простодушные олухи скурили, когда мёрзли без огня. Увы, весёлые подружки покинули наш славный легион, когда он стал подниматься в дикие горы, поэтому Биму и Бому было некуда себя девать в прямом смысле слова.

Бледный Рыбак слабо улыбался, лёжа на холсте; вскоре после раздела трофеев Бим и Бом унесли его на куске холста в госпиталь.

Да, противник сумел задержать наш легион на целый день. Нашему старику генералу, конечно, было наплевать на глупую гибель почти сотни солдат без боя, под камнями: ему гораздо страшнее казалось потерять целый день, — ведь сроки движения легиона были заранее вычислены, и опоздание почти пяти тысяч человек в точку сбора — для командующего армией это, несомненно, страшный ужас. Быть может, наша армия уже разбита, а для перелома хода сражения в свою пользу не хватило как раз наших пяти тысяч. Старик понимал, чем лично для него пахнет задержка вверенного ему легиона на одни сутки, и поэтому лютовал — его злоба прокатилась сверху вниз и достигла центурионов, каждый из которых был вынужден составить рапорт о том, почему не смог спасти ситуацию, — даже если его сотня находилась в хвосте легионной колонны.

Мы до вечера расчищали ущелье, ставшее братской могилой. Возле его входа часть солдат торопливо копала неглубокую траншею; наш Пескарь лёг в неё одним из первых, а мы не успели даже попрощаться с ним по человечески, поскольку нас погнали на расчистку завала. Бондарь только сказал напоследок, что теперь Пескарь может спать спокойно, поскольку нашёл себе дружную семью из почти сотни человек; мы лишь согласно осенили себя знаком Пресветлого и пошли работать. Окровавленные камни по цепочке передавались из рук в руки, чтобы с глухим стуком упасть в кучу, стремительно возраставшую возле входа в расселину. Если мы слышали стон, то бросались на звук и лихорадочно отгребали завал, освобождая придавленное тело.

За день мы наслушались и стонов, и криков, и плача, и проклятий, что нас предали и подставили, и к вечеру просто рухнули с ног, кое-как запихав в глотки пайковую сухомятку. Где-то вдали раздавались слабые вскрики — это полковые медики лечили покалеченных, отрезая кому руку, а кому — ногу, но нас такой мелочью было уже не пронять, и мы быстро уснули. А разбор завала продолжался до темноты: нам на замену пришли свежие сотни.

Лишь на следующий день, ближе к обеду, наш легион кое-как тронулся в путь. И то лишь только после проведения публичной казни дозорных, прошедших по вершинам злополучного ущелья и не подавших сигнал тревоги. Хотя, на мой взгляд, для начала отрубить голову нужно было тому, кто понадеялся на разовый патруль с простоватыми вояками, не умеющими определять признаки засад и ловушек, — вместо того, чтобы просто выставить постоянное боевое охранение на высоты вокруг ущелья.

Наш сотник представил свой рапорт на утро следующего дня, а через пару суток нас накрыло обратной волной. Что за чудо: самый отстойный десяток неполного состава обезвредил ПЯТЬ врагов, потеряв полтора человека, тогда как иные десятки потеряли ПОЛОВИНУ бойцов, не сделав врагу вообще никакого урона? Судите сами: на двух склонах удалось убить или тяжело ранить и пленить лишь 12 «чёрных», при этом при попытке атаковать головорезов наш легион потерял убитыми 9 и тяжело ранеными 22 человек; потери могли оказаться и больше, если бы наша первая волна атакующих не ударилась в позорное бегство. При этом она состояла из наёмников, от которых ожидалось, что они должны вот в таких внезапных сшибках показать себя всяко лучше, чем солдаты регулярной армии, обученные, в основном, любой ценой держать единый строй, ибо только он хоть как-то гарантировал, что эти туповатые увальни спасут свои жизни и — чем чёрт не шутит! — даже иной раз и победят. Но жестокая реальность показала иную картину: наёмники дрогнули и побежали, а их бегство прикрыли дротиками подоспевшие обычные легионеры. Казус и конфуз!

Получается, что почти половину всех потерь противнику обеспечил наш десяток в составе 8 человек. Не дрогнувший, когда попал в окружение. Притягивающий к себе завистливые взгляды соседей, видевших сияющего Жнеца, щеголявшего в дорогущем доспехе и вооружённого не менее дорогущим мечом. Стоимость наших трофеев тоже не стала великим секретом…

Мда: режешь, бывало, себе вяленое мясо трофейным ножиком, а от соседнего котла в тебя мечут зоркие взгляды, несущие зависть и низменные мыслишки о том, чтобы присвоить себе диковинную хорошую вещицу. К слову сказать, Жнец в течение нескольких дней проиграл свою броньку и новый меч. Если у тебя в голове один ветер, то богатым точно не станешь…

Наш центурион, так яростно гнавший нас на убой и не достигший в этом большого успеха, тоже не остался в стороне от подсчёта итогов. Ещё бы: Старик был страшно зол, и заставил всех сосчитать все полученные в тот злосчастный день царапины, до единой. Даже погибшие в ущелье кони и разбитые повозки — всё-всё было учтено. По итогам всех подсчётоввыяснилось, что наш десяток можно приводить в пример для подражания, а любой читатель быстро сообразит, что подобная слава весьма чревата для героев неприязнью от соседей и навязчивым вниманием большого начальства, которому жутко любопытно: какой такой великий секрет скрывает от них нижестоящее было? Быть может, имеет смысл сделать его своим изобретением и прославиться? — и тебе почёт, и быдлу проблемы, поскольку его начнут массово прогибать на применение новшеств.

— Клёст, тебя к командующему! — гаркнул наш сотник.

Когда он орёт, то разевает рот так, что рыжеватая бородёнка колотит его по груди, а мне это кажется уморительным.

— Я сказал что-то смешное?!!

— Никак нет, господин центурион!

— Ты, это… лишнего там не болтай, понял?!!

Да уж, мой сотник буквально задницей чувствует, что мой визит к Старику может эхом аукнуться и ему. И есть за что: ведь это же его бойцы драпали от «чёрных», не сумев оказать им достойного сопротивления. Тот факт, что он был не трус и сам бросился в атаку, спасая ситуацию, в глазах командования — слабое оправдание.