совсем не хотелось. Душа оставалась еще во власти «ножевой схватки». Мы оба угрюмо сопели, чувствуя под ребрами запал борьбы.

Голубой свет луны опушил веревку, на которой висела простынь, отгораживающая кровать студентки-практикантки от ее мальчишек.

– Ну что, так и будем играть в молчанку? – спросила Вера Николаевна шепотом, будто бы на кроватях все спали.

«Оборванец над трупом присел, чтобы лучше врага разглядеть…» – я старался подавить в себе послушного мальчика.

Коварные полосы дотянулись до противоположного угла, выхватив голые ноги Понта: так кошка шарит лапой в мышиной норе.

– Значит, будем упрямиться!

Вожатая гладила платье при свете луны, подложив под одеяло доску и упираясь коленями в кровать. При наклонах у нее резко округлялись бедра и голые икры ног.

– Кто скажет: откуда взялся ножик?

Понт переминался с ноги на ногу. Но не выдал.

Вера Николаевна ушла за простынь и стала переодеваться.

Таинственным образом появлялась на веревке дневная одежда. Я чувствовал запах духов и пота, слышал мягкий шелест снимаемой блузки на вытянутых руках, электрический щелчок и гирлянду скученных искр в глубине ткани.

В окне уж не в первый раз маячил радист Гена. (После отбоя персонал лагеря собирался в столовой на тихие танцы.)

– Ну что, будем просить прощения? – Оправа очков бросала закругленные тени на бледные щеки студентки.

Вася пробубнил заученное «прощение» и пошлепал к своей кровати вразвалочку, только что не насвистывая.

– А ты, Пушкин?..

Когда называли эту фамилию, я чувствовал, что взывали не просто к совести, но еще к ответственности за непоправимый шаг. Поэтому я не признавал вины, если видел легкое прощение.

– От тебя я меньше всего ожидала!

Лунный свет накинул – от плеча к бедру – белую тогу римлянина. Чувство вины мне представлялось в виде древних развалин: очаровательно-мрачных, шатких и заросших плющом, как брошенный сад.

В окне маячил темный контур радиста, он смешно разворачивался на каблуках.

– Ты же командир… – Она искала взрослое слово. – Мой помощник! Моя опора…

Стыдно за человека, пытающегося хитрить: какой я командир? Назначили, потому что никто другой не хотел, а я – покладистый, каждое лето в лагере, знаю все порядки, и меня знают все.

Вожатая все же нравилась мне: хоть и смотрела на своих пацанов, как на кактусы. У нее было характерное движение рук – чуть опасливое, повторяющее воздушный контур мальчишеских голов. В воскресенье Вера Николаевна уходила в лес одна, чтобы «восполниться», оставив не забранных детей напарнице. Однажды я подглядел на поляне: она бродила босиком по хвое, чуть морщась и постанывая, пританцовывая на шишках; принимая молочный душ косых лучей, она напевала «о влюбленных наяву».

Вера Николаевна присела на кровать, почти совместив голубой отсвет стекол с темной оправой. Поманила пальцем, окончив свой жест игривым мизинцем у рта:

– Тяжело мне с вами!.. Двадцать человек, двадцать характеров. К каждому нужен свой подход.

Я стоял совсем близко, вдыхая ее безмятежность, внутренний уют и какую-то неряшливость в жестах и позах, свойственную невинным людям. «Упрямый мальчик», – мелькнуло в ее темных глазах.

5

Вера Николаевна наконец-то ушла, и мальчишки всласть размяли занемевшие души.

Из поколения в поколение передавались в лагере страшилки: зловеще-прекрасные легенды о мертвецах и разбойниках!

А рыхлый лик луны, как прозрачный череп, заглядывал в душное нутро корпуса, освещая спинки кроватей и смятые простыни. Лунный парафин отливал свой обморочный мир, обжигая мальчишеские души и застывая в памяти слепком особого лагерного страха.

Все мы, даже самые отчаянные, скучали по дому. И та внезапность, с какой изменилась наша жизнь, сравнима была с историями о безродных бродягах и скитальцах. Двадцать белых холмиков в два ряда разом взбрыкивали, открывались могилы тишины – вставали обитатели подземного царства: не величие смерти или тайна ее земных ритуалов, но лунное затмение разума!

Обычно начинали с рассказов о закопанных кладах – на глубину ста голов!

– А вот еще было… – продолжал кто-то скрипучим голосом. – Один парень попал в городскую тюрьму. Его барин туда посадил, чтобы невесту взять к себе! А там, в каталажке, умирал как раз старый разбойник. Парень понравился ему, и старик рассказал, что спрятал все свои сокровища в пещере! Возле деревни. А подручных всех убил!..

Лунный мандраж трепетал на окнах.

– Пацаны, гляньте, никто не идет.

– Никто! Давай дальше!

– Ну, парень тот вернулся домой. Прикинул: одному идти – не донесешь сокровища!

– Сдрефил!

Мальчишка капризничал:

– Ну, рассказывай сам, если все знаешь!

– Ладно. Что потом?

– Подговорил своих братьев – семь человек. Пошли они в пещеру!.. Добрались до места. А там скелеты лежали и на цепях сундук висел!.. Только факела у них быстро прогорели, пришлось им вернуться.

– А наутро вся деревня пошла!

Пацаны засмеялись, хотя в мыслях каждый пристроился к толпе кладоискателей.

Но стихли быстро, услышав спокойный, до дрожи, голос:

– Зашли все в пещеру. Сундук открыли, а в нем пусто!

– И что?

– Только парень тот промолчал, что заметил на цепи клеймо местного кузнеца…

Хлопнула дверь.

Вернулась с танцев вожатая. Она быстро скрылась за простыней, будто ничего не слышала.

6

Однажды, подобно римскому царю, коротышка-физрук объявил в лагере войну – «Зарницу»!

Отряды поделили на красных и синих, раздали погоны. При молчаливом одобрении пацанов на синем погоне нарисовал я желтой гуашью трех орлов. Получились лохматые звезды.

У Веры Николаевны не было времени разглядывать, да и вряд ли она решилась бы провести такие «дикие» параллели.

Нас вывели в лес.

Два войска по исходным позициям на соседних полянах. Физрук, – с толстыми волосатыми руками, которые даже на «линейке» во время исполнения гимна не прилегали плотно к туловищу, – кричал в сердитый мегафон, похожий на огромное и глухое ухо:

– Чья сторона больше погон сорвет – та и победит!

Рядом с ним стояла директор лагеря, смуглая кожа на морщинистом лице – похожа на сухофрукт.

Вожатые всех отрядов стояли в ожидании, словно на арене Римского цирка.

– Внимание! Начало игры – красная ракета.

Мальчишки задрали головы, выглядывая меж верхушек сосен куски чистого голубого неба, предвещавшего хороший купальный денек.

Взметнулся хлипкий огонек – искрящаяся оранжевая колючка с подгоревшим дымным концом.

Лес взорвался сотней криков.

Одной рукой прижимая погон на своем плече и вытянув другую, как ошалевшие, кинулись мальчишки врассыпную. Спотыкались на кочках и падали, взрыхляя коленками зеленые влажные мхи. Я рванул в глубь леса, думая только о сохранении своих орлов.

«Серёга! – крикнули в спину. – Куда ты?»

За мной бежало с десяток «синих».

Присели в кустах, махая своим руками: мол, затаись! Вездесущий механический голос стряхивал желтую хвою с голов, и окружал со всех сторон.