– Ну, ты и ляпнула. При чем тут горох-то?

– Ты не злишься, не лютуешь. Ты бьешь, будто они неживые вовсе, куклы, соломой набитые. Аж мороз по коже!

– Ну страшно, так и не глядела бы. Зачем ты вообще сюда притащилась? Сидела бы дома.

– Сосед нас с тетенькой позвал за детьми присмотреть. А у тебя опять все лицо в крови.

– Это чтоб еще страшнее было, – фыркнул обиженный Обр, но все же утерся рукавом.

– Нет, – вздохнула Нюська, – только хуже размазал. Дай-ка я!

– Ты совсем убитый или не совсем? – раздался рядом тонкий голос.

– Что, добить хочешь? – огрызнулся Обр.

– Нет, я за Нюсей пришел. Папанька говорит, домой пора, потому что закончилось все, а плясать нам не положено. Маленькие еще.

– Закончилось? А кто победил? – поинтересовался Обр-Лекса.

– Наши победили. Дядя Жила с Ропшей Шатуном последними в поле остались. Нюсь, пойдем, папанька ждет, и Костылиха ругается.

– Иди, а то она, чего доброго, тебе голову откусит, – посоветовал Обр и снова уткнулся в землю, давая понять, что разговор окончен.

Нюська снова вздохнула, неслышно поднялась и ушла. Хорт повалялся еще немного, пока его не нашел растерзанный, но очень довольный Родька. Пришлось вставать и идти к своим. Хотя какие они свои? Своих у Обра на этом свете не было.

Правда, тут его считали героем, хлопали по спине, радостно ржали, вспоминая, как он свалил здоровяка-наемника и едва не подвернулся под кулак расходившегося Мокши.

Краем глаза он успел заметить, как дурочку уводят с поляны под строгим конвоем. Один белобрысый ребенок держится за юбку, другой вскарабкался на закорки. Слева прямая, как жердь, тетка Костылиха, справа незнакомый мужик средних лет, широкий, как сарай, и тоже с ребенком на руках. Видно, тот самый сосед.

* * *

На поляне вновь разгорелись костры, бабы достали угощение, из кустов выкатили пузатый бочонок, заходили кружки. Хорт тоже пригубил в надежде, что проклятые ребра и слегка свернутая челюсть будут болеть поменьше. Бражка оказалась не такой уж противной, да и боль отпустила. Можно бы принять и по второй, но он удержался. Никаких своих у него здесь нет. Кругом чужие, и забывать об этом нельзя.

Заиграла сиплая дудка, девки потянулись, завели хоровод. Скоро плясали все, у кого была охота и достаточно трезвая, чтоб управлять веселыми ногами, голова. Обр и пикнуть не успел, как его тоже втащили в круг.

Через час последыш Хорта начал думать, что усольские бабы знали, о чем говорят. Должно быть, он и вправду смазливый. Ни разбойничья рожа, ни волчья повадка, ни распухшая нижняя челюсть здешних девок нисколько не пугали. Обра то и дело выбирали в «Золотых воротах», норовили задеть плечом, прижимались мягким боком. Пересмеивались, поглядывали со значением. Вначале он слегка удивился, но потом решил, что это ему, пожалуй, нравится. Особенно Верка в тонкой рубахе с кружевными прошвами, сквозь которые просвечивали круглые сдобные плечи.

Танцевать Хорт сроду не умел, но послушное тело быстро переняло все, что надо, и скоро он вертел девок не хуже других. Не труднее, чем шестом махать. Правда, каждая опускала глазки и спрашивала, кем ему приходится Нюська. Обра так и подмывало брякнуть: «Женой. Скоро девочка родится, Федей назовем». Но он сдерживался. Выдавать себя из-за таких пустяков было бы глупо. Поэтому всем подряд он нудно твердил одно и то же: «Соседка – с детства знаю – подрядился в город отвезти – унесло в море – едва не потонули». Девки хихикали, делали вид, что не верят.

В конце концов, от всего этого ему стало не по себе. И хихиканье, и томные взгляды, и Верка, вившаяся возле него, как муха у меда, показались чем-то вроде сладковато-липкого, вязкого болота. И приятно вроде, а дух замирает, знаешь ведь, что тонешь.

Хорт не выдержал и сбежал к костру. Здесь, среди пьяных парней, которые, пересмеиваясь, подкалывая друг друга, травили байки, было привычнее, спокойнее. Ну, в точности, как в Укрывище. И разговоры почти те же самые.

Разобрали по статьям девок, потом привязались к младшему Шатуну, поминая какую-то Дуньку Корягу. Тот отбрехивался, краснел и надувался, но, к изумлению Обра, в драку не лез. В Укрывище после таких слов давно бы уже схватились за ножи, а здесь ничего. Никто даже с места не сдвинулся. Никто не мешал глядеть на бледное пламя, тянувшееся к зеленоватому беззвездному небу, слушать вполуха или не слушать вовсе.

Когда немного стемнело, принялись за байки пострашнее. Выползли на свет Божий и Морской змей, и яма посреди моря, и Лодья мертвых, которую своими глазами видел не то сват, не то брат, не то родной дед рассказчика. Пристали к Обру, не видал ли и он чего, пока носило их Злое море. Хорт отмалчивался. Рваные черные паруса до сих пор кивали ему по ночам. А о том нестерпимо страшном, что мерещилось у мачты, он вообще старался забыть.

Очнувшись от скверных воспоминаний, он услышал, как какой-то мужик из Косых Угоров с основательно разбитой скулой рассказывает, вытаращив глаза и для убедительности помогая себе руками:

– В темном лесу, в подгорной пещере живет Князь-волк, и никто ему не указ. Пути к той пещере никто не знает, не ведает, а кто близко подойдет, гибнет лютой смертью. Есть у того князя сорок сыновей, сорок внуков, сорок правнуков. Днем они спят, а наружу выходят лишь ночью, ибо света дневного боятся. И каждый из них может превращаться в живую тварь: ворона летучего, змея ползучего, черного волка или черного пса. В глухую полночь вылезают они из своей пещеры, и нету от них проходу ни конному, ни пешему. В том краю по дорогам в одиночку не ездят, ночью из дома носу не кажут, собак, и тех не выпускают, скотину в лесу не пасут, все Князя-волка боятся. До того дошло, сказывают, что и дорог там никаких нет. Заросли дороги. Всех губит проклятый волк со своей стаей. Никого не щадит – ни старого, ни малого. Только утром перед восходом возвращаются они в свое Укрывище.

– Куда возвращаются? – вздрогнул Обр.

– Ну, в нору свою, в пещеру подгорную. Сотни раз их выкурить оттуда пытались. И солдаты, и наемники, и народ с дрекольем сходился. Да только назад никто не вернулся. Нет управы на проклятых Хортов.

Обр открыл было рот, но скрепился, стиснул челюсти, уставился в костер, в самую сердцевину горящих углей. Вот, значит, как их честят. Сначала разбойники, а теперь еще и кровопийцы-оборотни. Их, Хортов, три поколения бившихся за своих людей и свою землю!

– Да ладно врать-то, – лениво заметил Устин, – в городе говорят, поймали их всех.

– Верно, – отозвался кто-то. – Братан третьего дня из столицы вернулся, говорит – там на площади пятеро до сих пор висят. Страшные разбойники из Усолья дальнего. Сотни невинных душ у каждого на совести.

– Угу. Наш князь на своей земле разбоя не потерпит.

«Это наша земля!» – без звука, одними губами прошептал Хорт.

– Эй, Лекса, ты же из тех мест?

– Нет! – слишком быстро отозвался, слишком громко крикнул. Надо медленнее, спокойнее. – Я из-под Новой Крепи.