Верка была младшей сестрой Жилы и артельной кухаркой. Нрав она имела суровый, но к Обру-Лексе почему-то благоволила.

– Так зачем ты в деревню ходил? – по дороге к дому спросил Родька.

– Надо было.

– К этой своей?

– Не моя она!

– Да ладно, ходил и ходил. Дело житейское. Хотя, конечно, мог бы и покрасивше найти. Вон, Верка наша на тебя заглядывается. А эта твоя как доска плоская, да и с лица тоже…

– Еще чего скажешь? – тихо спросил Обр.

Таким голосом Дед, Сигурд Оберон Хорт, отдавал приказ казнить заложников или вырезать всех до последнего человека. Родька с Дедом знаком не был, но отчего-то вдруг сник, зевнул напоказ и боком-боком уполз спать на полупустой сеновал.

– Сирота она, – чудом совладав с поднявшейся в сердце черной нерассуждающей злобой, выговорил Обр, – дурочка безответная. Любой обидит. А тут чужие кругом. Кроме меня, у нее и нет никого.

– Это ты верно говоришь, – согласился Жила, боком пролезая в дверь летней каморы, немного узковатую для таких плеч, – только бабы у нас злые очень.

– И че?

– Вот ты сегодня днем с нею на крыльце сидел?

– Ну, сидел, – невнятно прочавкал Хорт, дорвавшийся до горшка со щами.

– А вечером уже все любопытничают, как ребеночка крестить будете.

– Какого ребеночка?

– Известно какого.

Обр, наконец, понял. Вареная капуста стала ему поперек горла и немедленно оказалась на свежевыскобленном столе.

– Прибрать не забудь, – благодушно посоветовал Жила, похлопав его по спине, – а то утром Верка голову снимет.

– Да вы че! Она сама ребенок еще!

– Хм. Это Верка-то ребенок?

– Че, все видели, как я ее за косу на сеновал тащил?

– Верку?

– Нюську!

– Того не видали. Зато видали, как она над тобой хлопотала, гриву твою непомерную расчесывала.

– Расчесывала! Да она всех подряд умывает и причесывает. Кошек, собак, детей! Сегодня вот я под руку подвернулся.

– Дак я и говорю, бабы у нас очень злые. Не ходил бы ты туда, а то ей жизни не будет. Совсем заедят.

– Чтоб я сдох! – Обр-Лекса скрестил пальцы и плюнул на пол. Поклялся по-каторжному. В общем, выдал себя с головой. Но Жила щурился по-прежнему благодушно. Не понял ничего или не обратил внимания.

Утром на Ивана Купалу Обр стоял на краю широкой поляны, называвшейся Катькин Верх. Серая чайка-поморник висела над ним, над крутым, далеко уходящим вниз обрывом, ловила крыльями могучий северный ветер. За спиной, на взгорье гомонил собравшийся народ. Сверху было видно, как по тропинкам от Косых Угоров по правую руку и Кривых Угоров по левую еще тянутся опоздавшие, мелькают яркие платки и праздничные белые рубахи.

Хорт смотрел на море. К Катькиному Верху он пришел рано. Стояли светлые бесконечные дни, солнце медленно катилось по северному морскому окоему. Катилось и не закатывалось. Ночные облака горели ярым червонным золотом. Обра это тревожило, и спал он плохо. Ночами повадился уходить в лес, валялся на траве, выискивал спелую землянику и все думал, не уйти ли из деревни совсем. Но не уходил. Вместо этого притащился на проклятую поляну раньше всех. Любой из Хортов знал: перед делом надо изучить поле боя. Знание – половина победы.

Драться, защищать честь каких-то там Угоров, будь они хоть трижды кривые, Обру по-прежнему не хотелось. Но начал песню – допевай хоть тресни. Он побродил по поляне, прикинул, нет ли рытвин, ям, случайных корней. Росистая трава стояла высоко и ровно, курчавился под соснами медвяный вереск, сосны гнулись под ветром, бормотали что-то свое, от века привычное.

Теперь на поляне пахло дымом, сочные травяные стебли были вбиты, втоптаны в землю, поломанный вереск хрустел под ногами. Нет, мир без людей был бы куда приятней.

– Эй! – гаркнули над самым ухом. – Не спи, замерзнешь! – весело заорал Родька и больно пихнул его локтем в бок. – Уже начинается!

Обр-Лекса угрюмо кивнул и следом за Родькой двинулся туда, где на ровной травяной площадке, которая гордо именовалась полем, становились друг против друга славные бойцы из Крутых и Косых Угоров. Подростки, парни постарше, матерые мужики. Наемников Обр вычислил сразу. Не трое. Четверо. Полюбовавшись на них минуту-другую, он тихонько протолкался к Жиле. Жила деловито засучивал рукава и вообще был настроен поработать кулаками, а не языком.

– Плохо наше дело, – шепнул ему Хорт, изображая на лице полную безмятежность, – солдаты это. Ну, может, бывшие или беглые какие, но всему обученные. Вашим против них не выстоять. В два счета всех вырубят.

– Почем знаешь, что солдаты? – пробубнил оказавшийся рядом Мокша Шатун.

– Ну, сам гляди. Рыбачки ваши угорские, хоть и здоровые ребята, а все ж горбятся. Спина с детства над веслами согнута. А эти стоят прямо, плечи развернуты, грудь вперед. Выправка солдатская прям из ушей прет. Вон, у того рука на поясе. Когда палаш на перевязи, у него рукоять как раз в этом месте приходится. А у того сапоги. Такие сапоги только на княжеской службе дают.

– Да, одежа у них хорошая, и морды аж лоснятся. Сразу видно, мяса жрут немерено, – завистливо вздохнул Мокша.

– Ишь, лыбятся, – фыркнул Родька, – спокойные, гады!

– Зря лыбятся, – деловито повел плечами Жила, – это мы еще поглядим, кто кого вырубит.

– Откуда они взялись такие? – небрежно спросил Обр. Этот вопрос беспокоил его гораздо больше, чем то, за кем останется поле.

– От Харлама. Перекупщик он, рыбой занимается. Другой год уже в наших краях. В Овражках за Городищем да в Заболотье все для него ловят. За год всех под себя подмял. Артелью уж там не ходят. Все от него: и лодки, и снасти, – растолковал Родька.

– Голодает народ в Овражках-то, – вздохнул Устин.

– Не похоже, чтоб они голодали, – опять взялся за свое Мокша.

– Угу, – кивнул успокоенный Обр. Что ж, если деньги водятся, и не таких гладкомордых нанять можно.

– Да ты че, забоялся? – хмыкнул Родька. – Штаны-то сухие еще?

– Забоялся, – согласился Обр-Лекса, не желая отвечать на Родькино паскудство. – Слышь, Жила, вы один на один с ними не выходите. Вдвоем одного держите. А лучше втроем.

– Мы свое дело знаем. Ты-то свое не забудь. Чтоб все как договаривались. Ты придумал, тебе и исполнять.

Хорт дернул плечом – не любил, когда его поучали, – и с тяжелым сердцем пошел на свое место, впереди, с самого краю.

– На кулачки! – крикнул кто-то.

– На кулачки! На кулачки! – подхватили в разных местах на взгорье и вскоре уже вся поляна орала, так что казалось, будто сосны гнутся не от ветра, а от крика.